Кристина сидела в монастырской приемной среди светлой полированной мебели и ваз со свежесрезанными цветами. Ее единственной компаньонкой в комнате была гипсовая статуэтка святой Бригитты, патронессы Ирландии, установленная в освященной нише с нарциссами у подножия. В открытые окна лился солнечный свет, дул ветерок и слышались голоса девочек, радовавшихся встрече с друзьями и родственниками. Сегодня был седьмой день ее пребывания в школе, и Кристина молча и терпеливо сидела в приемной, ожидая, когда придет отец. Чемодан стоял у ее ног на полу, пальто лежало на чемодане. Она то и дело посматривала на стенные часы. Минутная стрелка словно застыла. Время еще никогда не двигалось так медленно, даже тогда, когда она изнывала от одиночества дома, ожидая возвращения отца.

Кристина подошла к окну и стала наблюдать за дорогой, чтобы поскорее увидеть, как знакомый черный лимузин въедет в ворота монастыря: она была уверена, что отец обязательно приедет сегодня, потому что суббота – единственный день недели, когда разрешаются посещения. Он может приехать каждую минуту и сказать: «Все в порядке, Долли, все получилось, как надо. Купил дом на эспланаде и работаю теперь на Монтгомери-стрит, поэтому мы теперь не расстанемся».

Кристина с завистью наблюдала за девочками, разбредшимися по поляне и саду, разговаривающими и смеющимися среди родителей, братьев и сестер или сидящими на белых узорных металлических стульях, попивая чай и болтая с сестрами-монахинями. Она почувствовала боль, исходившую откуда-то из глубины груди, мучительную боль, не покидавшую ее с того дня, когда отец оставил ее здесь.

Ей не нравилось в школе святой Бригитты. Поскольку она была временной ученицей и пока не зачислена в постоянные, ее поместили не вместе с девочками, а предоставили отдельную комнату в крыле, где жили послушницы, – подальше от учениц, подальше от сестер-монахинь, управлявших монастырем, как будто она была парией или заразной. Крыло, где жили послушницы, было объято тишиной. Молодые женщины в одинаковых одеждах ходили, неслышно шепча молитвы, строго соблюдая запреты: ни с кем не разговаривать, ни на кого не глядеть. Кристина чувствовала себя отрезанной от всего мира. По ночам она часто плакала, стараясь понять, что же случилось, что она такое сделала, что отец поместил ее сюда. Инцидент с Гансом, то, как он напал на нее, что он тогда говорил, его руки на ее теле… Неужели это она подтолкнула его на это? Была ли ее вина в том, что он так поступил? Кристина вспомнила, что однажды услышала, как миссис Лонгчэмпс обменивается сплетнями с консьержкой их дома о женщине, живущей по соседству, которую изнасиловали. «Говорю вам то, что думаю, – шептала экономка, – она сама напросилась на это». «Как женщина может напроситься на это? – думала Кристина. – Разве я просила?»

Раздался бой часов, и Кристина уставилась на циферблат. Время посещения заканчивалось! Она видела, как девочки, прощаясь, обнимают и целуют своих гостей, и ей захотелось закричать: «Нет, не уходите! Мой папа еще придет!»

Группа девочек вернулась в приемную, впереди шла четырнадцатилетняя Эмбер,[5] у которой были волосы цвета меда, большие груди и красивое лицо. Когда девочки проходили мимо Кристины, Эмбер, указывая на Кристину, что-то шепнула одной из них. У Кристины вспыхнули щеки. Впервые Эмбер так нагло себя вела. Кристине было интересно, что такое Эмбер всегда шепчет девочкам, отчего те смеются. Она оглядела свое старомодное платье, которое не скрывало ее полноту. Другие девочки выглядели так изящно в школьной форме, особенно Эмбер, – высокая, стройная, очень женственная, носившая строгую белую блузку и темно-синюю юбку в складку так, будто это самая модная одежда.

Монахиня последней вошла в приемную, деревянные четки постукивали в складках ее свободной черной одежды. Когда она увидела Кристину, одиноко стоящую в полумраке, то сказала:

– Время готовиться к обеду. Пойдем, дитя мое.

Кристина бросила отчаянный взгляд в окно: последние машины посетителей выезжали со двора и ворота закрывались. Увидев эту сцену, полную жестокой завершенности, Кристина почувствовала себя так, как будто ее заперли в клетку. Вздох, похожий на рыдание, вырвался из ее груди, когда она, взяв в руки чемодан и пальто, нехотя последовала за монахиней.

Трапезная представляла собой большой зал с балками под потолком, высокими окнами, украшенными витражами, и каменным полом. Постоянные ученицы сидели за столами, занимавшими всю длину зала, а монахини-воспитательницы сидели на возвышении в конце зала, их столы были поставлены так, чтобы можно было видеть всех девочек. Среди них, в конце стола для воспитательниц, рядом с пожилой сестрой, почти совсем глухой, отвели место Кристине. Пока мать-настоятельница вместе с ученицами читала молитву, Кристина вдруг заметила, что Эмбер, сидевшая за ближайшим столом, наблюдает за ней.

Во время обеда обслуживали послушницы, которых приучали к дисциплине и самопожертвованию. Они вообще выполняли большую часть работы в монастыре, а ели на кухне после того, как заканчивали уборку в столовой. Когда перед Кристиной поставили тарелку, она мрачно посмотрела на ветчину и сладкий ямс. Еда была для нее худшей стороной жизни в монастыре. Каждое утро здесь на завтрак подавали горячий шоколад и вафли в сиропе. Всем, казалось, такой завтрак доставлял удовольствие, Кристина же знала, что если съест эти сласти, к полудню ее станет трясти и появится головокружение. Поэтому она лишь поковыряла в тарелке, чем вызвала неодобрительный взгляд престарелой соседки-монахини, которая пробормотала что-то о плохо воспитанных детях, не ценящих щедрость Всевышнего. К полудню Кристина, оставшаяся без завтрака, была очень голодна, но, увидев, что ленч состоит из фруктового салата и сока, совсем сникла. Под жестким взглядом престарелой монахини Кристина заставила себя съесть ленч. К обеду она была настолько слаба, что чуть не упала в обморок в часовне.

Она успокаивала себя тем, что все это ненадолго, скоро приедет папа и заберет ее отсюда.

Сейчас, с отвращением жуя сладкий ямс, Кристина осматривала шумную трапезную и увидела, что Эмбер снова уставилась на нее, а в ее взгляде она с удивлением прочла признаки враждебности. Кристина понимала, что девочки обижены на нее или завидуют, что она как временная ученица не обязана соблюдать строгих школьных правил. К тому же она не носит школьной формы, а ей разрешена собственная одежда, у нее отдельная комната, а не кровать в общей спальне, она не посещает занятия, а в трапезной сидит за столом воспитательниц. Она была слишком в привилегированном положении, чтобы завоевать симпатию девочек. Как бы в подтверждение ее подозрений Эмбер что-то сказала своей соседке, а та в свою очередь начала глазеть на Кристину.