– Мой папа.

– Хм, – сказала Эмбер, презрительно бросая черную пластмассовую рамку обратно на тумбочку. – Чем он занимается?

Кристина посмотрела на нее озадаченно.

– Что?

– Что делает твой отец? Сколько он зарабатывает?

– Я… не знаю.

Эмбер повернулась к девочкам, скорчила гримасу и подмигнула:

– Я не знаю…

Потом обернулась к Кристине.

– Слушай, что я тебе скажу, Толстуха. Не люблю крестьян. Моя мама – графиня. Она сейчас во Франции, отдыхает с королем и королевой Англии. Мы очень богаты и очень знатны, поэтому я не могу позволить себе якшаться с людьми ниже меня по положению. Ты понимаешь?

Кристина ничего не поняла, но сказала:

– Да.

– Как тебя зовут?

– Кристина Синглтон.

– Мы не называем друг друга настоящими именами, Синглтон. У нас есть прозвища. Мое – Эмбер. Тебе тоже надо придумать прозвище.

– Хорошо, – начала Кристина, – мой папа зовет меня Долли…

Глаза Эмбер стали злыми:

– Ты не можешь выбирать себе прозвище, идиотка, – сказала она, и другие девочки зафыркали. – Я выберу тебе имя. Когда я решу, то скажу тебе. А пока у тебя нет имени, это понятно?

Хотя опять Кристина ничего не поняла, она кивнула.

– И еще одно, – сказала Эмбер, и в это время зазвенел звонок, и девочки начали расходиться по своим комнатам. – Клади вещи туда, куда я укажу. – Она подошла к комоду, выхватила оттуда аккуратно сложенные вещи Кристины и бросила их на пол.

Сестра Габриэла раздала последние письма и посылки и сказала:

– Это все, девочки.

Те, кто ничего не получил, подавленные, стали молча расходиться. Кристина была среди них. Вот уже месяц она жила в монастырской школе и за все это время не получила от отца ни словечка. Не в силах вынести радостный смех и возбужденные разговоры тех, кто получил почту, она вышла во двор, где на клумбах ярко цвели розовые петунии и лиловые анютины глазки. Каждый день она приходила на раздачу почты в надежде получить хоть какое-нибудь известие и каждый день уходила расстроенная. У нее было только то, первое письмо от Джонни, которое ей отдала сестра Габриэла, и сейчас она утешала себя тем, что читала его как только что полученное.

Она прошла к небольшому гроту в конце прекрасного монастырского сада. Внутри грота в маленькой беседке, увитой розами, находился алтарь Пресвятой Девы. Белая статуэтка Девы Марии среди зарослей мха и бугенвилий, фонтан, из которого вода вытекала каплями, – все это создавало атмосферу безмятежности, покоя и всепрощения. Кристина часто приходила сюда и сидела здесь в одиночестве. Но сегодня она с удивлением обнаружила девочку, которую встречала в коридорах монастыря и в трапезной. Невысокого роста, полненькая, с веснушками и с большой шапкой кудрявых волос такого глубокого темно- красного оттенка, который напоминал цвет бургундского вина. Она сидела на мраморной скамейке и плакала.

– С тобой все в порядке? – спросила Кристина. Девочка взглянула на нее.

– О, да, – проговорила она, вытирая нос рукой. – Просто получила плохое известие, вот и все.

Кристина села рядом и протянула ей чистый носовой платок.

– Спасибо, – поблагодарила девочка.

– Фу ты! – сказала Кристина. – Ты извини меня, ну, за то, что я… – Она заметила скомканное, залитое слезами письмо в руке девочки – небольшой клочок бумаги, вырванный из дешевого блокнота, всего с несколькими строчками.

– От моей мамы, – пояснила девочка, вытирая глаза платком Кристины и возвращая его. – Она пишет, что все-таки не приедет на мой день рождения.

– Да…

– Это не мамина вина, правда. Видишь ли, ну, как тебе сказать, после смерти папы мама снова вышла замуж, а ее новый муж, ну, он думает, что я мешаю. Вот почему они послали меня сюда. Они живут на Востоке и не могут часто навещать меня. Мне иногда становится так грустно, понимаешь? – Она попыталась улыбнуться. – Меня зовут Фризз,[6] а тебя?

– Кристина. Тебя и вправду зовут Фризз?

– Нет, так девочки зовут меня здесь. Ты – новенькая, я знаю. Я видела тебя.

– Я тоже тебя видела. Ты та, которой влетело за глупость на уроке истории от сестры Иммакулаты?[7]

– Да, – сказала она с улыбкой. – Это – я. А ты почему здесь? Я имею в виду у святой Бригитты.