Тяжелый сгусток обрывочных воспоминаний — вот чем стало сознание Алджернона Суинберна. Вервольфы с огромной скоростью тащили его через лабиринт городских улиц и переулков, сжимая так крепко, что он едва мог дышать; иногда они несли его прямо, а иногда вверх ногами. Когти впивались ему в руки, плечи, бедра и икры; потом его поволокли через длинный темный тоннель, который, казалось, уходил в губчатую мокрую плоть самой Земли.

Он помнил, что внезапно пришел в сознание и начал что было сил кричать, но пахнущая мускусом лапа заткнула ему рот.

Потом он куда-то провалился.

Потом открыл глаза.

Он очнулся в огромном помещении привязанным к стоящей почти вертикально, с небольшим наклоном, металлической конструкции; ремни крепко стягивали его запястья и лодыжки.

Помещение буквально плавало в искусственном свете — ему казалось, будто раскаленные белые молнии заперты в шарах, свисавших с высокого потолка. Под ними, омытые их сиянием, стояли машины, подобных которым Суинберн никогда раньше не видел и даже не мог вообразить. Здесь явно использовался не пар, а электричество, — оно искрилось и потрескивало на поверхностях каких-то мегалитических устройств, прыгало с одной причудливого вида башни на другую, наполняя воздух запахом озона, резкими щелчками, хлопками и гулом.

Особенно много сгустков энергии билось в устройстве, похожем на канделябр и свисавшем с потолка в середине зала. Оно напоминало большое чугунное колесо с множеством вертикальных дисков, прикрепленных к ободу. От каждого диска отходили кабели и провода.

Взгляд Суинберна заскользил по ходу свисающих проводов, пока не достиг похожей на корону конструкции, в которой все они соединялись. Это была металлическая рама с длинными иглами, выступающими наружу. К ним также были подведены кабели. Противоположные концы игл входили в череп того, на ком возвышалась корона.

Это был даже не череп, а безволосый огромный купол, гротескно вздымавшийся над ушами владельца; голова, примерно вдвое больше нормальной человеческой, неестественная и отвратительная! Высоченный лоб нависал над широким лицом, нахлобучивая мохнатые брови на холодно сверкавшие глаза. Маленький нос, широкий, сурово сжатый рот, подбородок с большой белой бородой до пояса… И это уродливое создание, похоже, было человеком!

Под непомерно раздутой головой Суинберн разглядел скелетоподобный костяк, облаченный в серый костюм. Тело казалось сильно высохшим, кожа вся усеяна морщинами; из запястий торчали резиновые трубки, соединенные с пыхтящими и стонущими устройствами за металлическим троном, на котором восседал этот монстр.

«Зародыш в механической утробе», — подумал Суинберн.

Странно, но это существо кого-то очень сильно напомнило ему.

— Чарльз Дарвин! — выкрикнул поэт.

Холодные глаза блеснули и внимательно оглядели Суинберна.

— Ты нас знаешь? — Голос Дарвина был глубоким и гармонично насыщенным, словно два человека говорили разом.

— Конечно! Что здесь происходит? Что ты собираешься со мной делать? И что значит «нас»?

— Мы не собираемся объясняться с детьми. Помолчи.

Из-за спины Суинберна молча появилась другая фигура. Это был высокий, хорошо одетый человек с длинными бакенбардами и красивым, но совершенно ничего не выражающим лицом. Его голова заканчивалась над бровями, верхняя часть черепа отсутствовала, и там, где должен был располагаться мозг, находилось какое-то непонятное устройство из металла и стекла, в котором беспорядочно то загорались, то гасли мелкие огоньки. Из заднего конца устройства выходил тяжелый кабель, спускался на пол и тянулся к трону Дарвина, исчезая где-то в его подножье.

Человек с механическим мозгом бесшумно шагнул к тележке и взял с нее шприц с устрашающего вида иглой.

— Что ты делаешь? — завопил Суинберн.

— Любознательный, а? — прошептал себе под нос Дарвин. — Да, верно. И высокий, что неудачно. Проверить его или выкинуть? Проверить, я думаю, надо. Скажи-ка нам, мальчик, ты сирота? Помнишь своих родителей? Они тоже высокие?

Человек-машина поднял шприц, и его кончик коснулся лба Суинберна в двух сантиметрах над переносицей.

— Ради бога, Дарвин! Я не сирота, мои родители — не твое чертово дело, и я вовсе не мальчик! Мне двадцать четыре года! Я Алджернон Суинберн, пишу стихи!

Долгое молчание, потом шприц опустился.

Человек-машина отступил назад.

— Ты трубочист, — сказал Дарвин. — У тебя и кожа, и одежда покрыты сажей. Она у тебя даже под ногтями. Наши собиратели учуяли ее на тебе. Они никогда не ошибаются.

Суинберн попытался вывернуться из-под ремней, сжимавших его запястья. Но они держали крепко.

— Если под «собирателями» ты имеешь в виду этих волков, то, боюсь, на этот раз они промахнулись! Я поэт, говорю тебе! А не трубочист! Отпусти меня!

— Промахнулись?

— Я переоделся трубочистом. Нарочно.

— Зачем? Для чего поэту совершать такие странные поступки?

— Чтобы выяснить, откуда появляются чертовы волки и почему они похищают мальчиков!

Дарвин какое-то время молчал.

— Мы заинтригованы, — проговорил он наконец. — Похоже, перед нами человек, не имеющий никакой склонности к науке. Причуда эволюции, как ты считаешь? Какая польза от поэта? Разве он не является обыкновенным примером потакания своим слабостям? Пусть, но давайте рассмотрим декоративные особенности некоторых видов, скажем, тропических птиц. Разве их яркие цвета не служат определенной цели: привлечь партнера или отпугнуть хищника? Это же создание, несмотря на яркий цвет