преданность, любовь и свой идеал, а именно, бессмертие. Нет, речь идет о чем-то большем: это божественность. И они это поймут, поколения игроков, которые впитают созданную мной культуру, станут ее героями и злодеями. Итак – неужели я сумасшедший? Все это есть на диске. Лучшая в истории стрельба от первого лица. Переправь этот диск в «Викиликс», и мир будет потрясен. Стрельба от первого лица как произведение искусства, подобное «Одиссее» или «Войне и миру». У меня не только хватило воображения все задумать, я нашел волю это осуществить. А мне нет еще и двадцати пяти».
Однако имаму ни за что не понять тот парадокс, что, если искусство является созиданием, оно также должно быть и разрушением. Поэтому Эндрю решил остановиться на отговорке, которая удовлетворяла большинство людей и в которую отчасти даже верил он сам.
– Я с детства любил все ломать, – сказал он, не столько чтобы что-либо объяснить, сколько чтобы просто положить конец разговору. – Это такое же человеческое устремление, как похоть, алчность или страх. Ты только задумайся. Определенная крохотная часть человечества испокон веку испытывает жажду уничтожения, настолько глубокую и непреодолимую, что, должно быть, это обусловлено где-то на хромосомном уровне. Ген разрушения. ДНК теории анархизма. Может быть, Аллах, а может быть, Великий волшебник из страны Оз, не знаю, кто там на самом деле прячется за занавесом, он в каждом поколении бросает несколько семян, из которых вырастаем мы, прирожденные крушители всего и вся, потому что он знает, что кто-то должен разнести к черту весь этот мусор, чтобы кто-то другой смог начать сначала и отстроить все заново, найдя себе занятие на понедельник. Ибо в противном случае чем бы мы занимались весь день напролет, год за годом? Изготавливали часы с кукушкой[51]?
Имам, разумеется, не уловил намек ни на «Волшебника из страны Оз», ни на классную фразу Уэллса из «Третьего человека», однако общий смысл он понял.
– Я полагаю, – сказал он, – Аллах к тебе прикоснулся. Он просто забыл шепнуть свое имя тебе на ухо.
– Вот видишь, – усмехнулся Эндрю, –
Грузовик въехал в подземный грузовой терминал пассажа «Рио-Гранде» в половине двенадцатого дня, и Эндрю уже был на месте, чтобы встретить его. Как обычно, здесь было пустынно, поскольку все поставки, которые поддерживали жизнь торгового центра «Америка», даже в «черную пятницу» происходили после полудня, в промежутке между утренним и вечерним наплывами покупателей.
Эндрю проследил, как они выбираются из кузова, двенадцать сомалийских парней, затравленно озирающихся по сторонам, в дешевой одежде, пакистанских копиях фирменных джинсов, малайзийских клонах модных курток и китайских кроссовках. Несомненно, ребята были потрясены увиденным, хотя это был всего-навсего просторный склад, расположенный в полутемном подвале комплекса, вдалеке от потребительского блеска самого торгового центра. Рявкнув приказания, имам быстро согнал их в грузовой лифт, на котором все четырнадцать, зажатые в тесной кабине, поднялись на четвертый этаж и попали в другой погруженный в полумрак коридор, проходящий за магазинами, идущими вдоль пассажа «Рио- Гранде». Эндрю показывал дорогу, и где-то через сто футов он отпер электронный замок своего магазина, открыл дверь и провел всех на склад. Предварительно он старательно расчистил помещение, так что места хватило всем. Больше того, воинов ислама ждали шесть больших упаковок жареных цыплят и холодильник, полный банок кока-колы, а те, даже самый старший из них по имени Махир, пребывали в каком-то зачарованном тумане, не в силах разобраться в том, где они находятся, каким будет их задание, какая судьба их ждет впереди. Им сказали, что операция завершится мученической смертью, и никто не сомневался в том, что до конца дня окажется на небесах, но еще до того, как попасть на небеса, послужит вере более славно, чем это сделали Мохаммед Атта[52] и девятнадцать героев 11 сентября, что он насладится всеми до последней секундами предстоящего, и что задача его заключается в том, чтобы повиноваться Аллаху, представленному здесь волей имама. Их не волновало, кто этот белый парень; главным были цыплята, и ребята нашли их восхитительными, как и кока-колу, хотя один из них поинтересовался вслух, по-сомалийски, есть ли здесь диетическая кола, и, казалось, разочаровался, обнаружив, что ее нет.
Имам предложил всем отдохнуть. Он знал, что дорога получилась долгой и утомительной. Еще его беспокоило то, что, поскольку у него самого руки не будут обагрены кровью неверных, путь в рай ему еще не гарантирован. Эти тревожные мысли превратили имама в хронического онаниста (три раза только за одну прошлую ночь!), при том он еще втайне прикладывался к бутылке и изредка пользовался услугами шлюх.
Поддерживали его не вера в Аллаха и не любовь к погибшему Усаме, а вера в Эндрю. Эндрю все знал, все предусмотрел, был спокоен, решителен, добр, справедлив, пристоен, он относился с уважением к железным догмам исламской культуры, в особенности в том, что касалось неверных, несмотря на то, что сам был неверным. Однако на это обстоятельство можно было закрыть глаза: такой одаренный парень, такой преданный воин. Имам любил Эндрю так, что это граничило с неприличием, хотя, разумеется, он не был извращенцем – в священном тексте совершенно недвусмысленно говорится о судьбе мужчин, любящих других мужчин, – однако теперь он по крайней мере понимал, как такое возможно. Он любил Эндрю так же, как арабские вожди много десятилетий назад в ту великую войну любили Лоуренса Аравийского[53], принимая помощь от неверного, поскольку сознавали, что в сердце своем этот белый человек является бедуином.
Замысел Эндрю заключался в том, чтобы чем-нибудь занять ребят в течение этих последних нескольких часов, оградив от серьезных вопросов о судьбе, долге и вере. Сейчас, так поздно, когда до цели уже оставалось совсем близко, думать слишком много было ни к чему. Посему Эндрю поручил троим парням под строгим присмотром имама притащить одиннадцать жестяных ящиков с советскими патронами 5,45х39, вскрыть их ножом, вытащить боеприпасы из промасленных картонных коробок, после чего все принялись снаряжать оранжевые магазины. Работа была не из простых, и ребятам она не нравилась. Однако Махир, самый старший, сурово погонял лентяев, заставляя их не отлынивать, хотя пальцы вскоре заболели и онемели, запихивая патроны в узкие щели магазинов, через острые края, обдирающие и даже разрезающие кожу, преодолевая сопротивление пружины, которое возрастало по мере того, как изогнутый оранжевый рожок заполнялся все больше и больше. Естественно, всем уже приходилось прежде снаряжать магазины «калашей», но только не в таком количестве. Обыкновенно ребята носили с собой по два-три магазина, и если только не разгорался очередной конфликт, магазины оставались нетронутыми в подсумках по нескольку дней, а то и недель. И вот теперь им внезапно пришлось снарядить каждому сразу по двадцать магазинов, и обязанность эта была не из приятных, даже несмотря на то, что она предвещала радость убийства и великую славу. Затем, чтобы хоть как-то скрасить уныние, Салим рассказал про то, как его козу сбил грузовик, и он содрал с водителя втридорога. Изюминка: это была чужая коза!
На протяжении всего этого не было сказано ни слова о планах. Предстоящие реалии оставались такими же туманными, как и прежде. А время шло. Наконец часов около двух, когда последний магазин был забит доверху, все ребята убедились в том, что кроссовки у них крепко зашнурованы, после чего по очереди навестили ведро в маленькой каморке слева и сделали ему щедрое подношение, когда были снова произнесены молитвы, наконец настало время.
Имам попросил ребят разделиться по своему желанию на пары, и тут возникли кое-какие непредвиденные трудности, поскольку Ашкира разозлило то, что Салим уже объединился с Асадом. Для Ургаса мысль провести последние часы своей земной жизни в паре с Ашкиром оказалась просто невыносимой, но в конце концов Махир взял Ашкира своим собственным напарником, после чего Ургасу осталось только скорешиться с Мадино, которого он по крайней мере не презирал, хотя у него и не было с ним ничего общего.
Когда с этим было покончено, имам прошел по ребятам, раздавая платки, которые он приказал повязать на шеи, но спрятать под воротники рубашек, чтобы можно было достать их, когда придет время действовать, и тем самым облегчить задачу распознания своих в толпе. Также имам раздал рации с наушниками и микрофонами у горла, посредством которых ему предстояло направлять своих людей во время операции.
