— Мне казалось, он был влюблен в Паулину…

— О! да как еще влюблен!

— И что она любила его…

— То-то и беда, что нет!

— Она его не любила?

— Каюсь — я располагала так, что всякая любовь то же для девушки, что куклы, которыми она играет в детстве; что Паулина подумает о том, какой блестящий каррьер ей откроется, какую прекраснейшую партию она сделает… И что же, сударь, вышло? Думая, что все дело уже слажено, я приняла предложение графа, сказала Паулине, а она отказала мне начисто! Я рассердилась на нее, а она наговорила мне бог весть чего: 'Хочу любить того человека, которому отдам руку, — хочу быть им любима…'

— Она говорила вам?

— Да, и так притом плакала, что я подумала: не влюблена ли уж она в кого-нибудь… Простите, я ведь с вами, как с родным говорю; привыкла считать вас семьянином…

— Сударыня… но Паулина…

— Она ничего мне не сказала, как я ни спрашивала ее, — она только плакала, делалась больна…

Я не смел спросить…

— Вот, графу мы отказали, хоть вся Москва дивилась такому отказу. Тут батюшка Паулины скончался — царство ему небесное! Немного осталось после старика. Любил пожить, да и семья большая — чего стоило одно воспитание… Я напомнила Паулине о графе, о том, как бы она была теперь богата и счастлива… Да подите переуверьте упрямые головы. 'Богата была бы я, тетенька, — сказала она мне, — но не была бы счастлива — мое счастье не с ним!' — 'С кем же?' — Вместо ответа она заплакала только и замолчала. 'Но ведь теперь у тебя нет приданого… Ты бедная невеста…' Видите, я не сказала ей, что все мое именьишко я уж укрепила ей — на всякий случай — час воли божьей неизвестен. У меня детей нет, а я люблю Паулину, как дочь, и пятьсот душ все-таки имение, так что если бы точно выбрала она по сердцу человека и у него ничего не было, имение не должно ее останавливать…

— Прасковья Ивановна! вас ли я слышу?

— Не так прежде я думала. Ах! горе, батюшка, и обстоятельства изменяют многое. И добрая Паулина, с тех пор как живет со мною, так переменила она меня — какая ангельская душа…

— Вы живете в Москве еще?

— Нет! я рассталась с Москвою, а теперь еду туда окончить только разные делишки и навсегда потом поселиться в деревне моей…

— Но как же я имею удовольствие видеть вас здесь?

— Вы забыли разве, что деревня моя в сорока верстах отсюда; завтра я еду в Москву; зайдите ко мне, Антонин Петрович; Паулина рада будет вас видеть…

— Разве она здесь? — спросил я, едва удерживая трепетное движение сердца.

— Здесь, и мы не расстаемся с нею, и сколько раз она у меня спрашивала об вас… Она вас помнит… Ведь я не говорила ей о том, что так грубо и дерзко отказала вам от нашего дома. Паулина надивиться не могла, куда вы девались и почему перестали вы ходить к нам?..

О! в каком ясном свете предстала тогда мне и как оправдалась передо мною Паулина, и как жаль стало мне бедной старухи Прасковьи Ивановны, которая так истинно сознавалась в вине своей передо мною…

Но я не смел еще верить, не смел даже думать… хотя из слов старухи понимал… Видеть, видеть еще Паулину хотел я и увериться…

Ждать ли утра? В провинциях люди обходятся проще и сближаются легче, а может быть, завтра они уедут…

— Дома ли Прасковья Ивановна? — спросил я в передней,

— Их нет у себя, — отвечал мне слуга и вдруг закричал радостно: — Вы ли, Антонин Петрович? — Я узнал старого камердинера отца Паулины. — Откуда, сударь, вы взялись, нежданный гость! Пожалуйте, пожалуйте. Барышня дома — она гуляет в саду — позвольте, я позову ее…

— Нет! — сказал я, — я сам пойду туда. И с волнением сердца пошел я в небольшой садик. Как встретимся мы с ней? Что она скажет? Неужели…

Я увидел ее; в черном платье, в простой шляпке, тихо, задумчиво шла она по аллее. — Она, все та же, чудная, очаровательная Паулина, но еще лучше, еще очаровательнее прежнего, в простом платье, с задумчивостью на лице. Она оборотилась и казалась изумленною.

— Вы не узнали меня, Паулина?

Она закраснелась, потупила глаза, тяжело вздохнула:

— Вас не узнать?

Как пролетели потом часа два, я не помню. Уже темно становилось, когда мы услышали голос Прасковьи Ивановны. Паулина ахнула, заговорившись со мною; она не заметила, что я держал руку ее и целовал ее прекрасную руку. Мы говорили о прошедшем, о летах нашего детства. Мы свиделись, как брат с сестрой. Паулина рассказывала мне о том, как надоела ей шумная жизнь московская, как рада она укрыться в деревню!..

— Вам ли могла надоесть Москва? Вы царствовали там! — сказал я.

— Будто вы не знаете, что так угодно было моему папеньке; он не мог жить нигде, кроме Москвы.

Я хотел говорить, хотел броситься к ногам ее, сказать ей все, и не смел…

Мы пошли с теткой в комнату. Старушка была так говорлива, так добродушна; десять раз принимался я за шляпу и десять раз бросал ее.

— Вы едете завтра? — спросил я наконец.

— Рано утром. Мы теперь простимся с вами.

— Нет! — вскричал я вне себя, — я не прощусь с вами мы не расстанемся более!

— Я вас не понимаю, — сказала с изумлением Прасковья Ивановна.

— Паулина! И вы не понимаете?

Она потупила глаза и закрыла их платком.

— Что это значит, Паулина? Вы плачете!

— Я начинаю понимать, — сказала с улыбкою Прасковья Ивановна. — Так не с ним ли ты надеялась быть счастлива?

Вместо ответа Паулина бросилась к ней на шею. Я упал на колени перед старушкою.

— Полноте, полноте, дети! — сказала она, — сядьте, Антонин Петрович; садись, Паулина! Избави меня бог противиться вашему счастью; теперь я понимаю, о ком вздыхала ты, Паулина, но подумали ль вы о будущем? — Жизнь, друзья мои, требует многого! — Паулина! ведь ты знаешь, что у тебя ничего нет.

— Мой Антонин ничего не потребует, — отвечала она. — Он беден, я также; он может служить, я могу работать. Он получит место…

— Ты — работать? — вскричал я. — Нет, нет! чудная Паулина! Тебе не надобно будет работать — я богат!

С изумлением взглянули на меня обе. Я должен был рассказать о полученном наследстве. Через несколько минут поцелуй жениха был залогом вечного счастья моей жизни…

Отрывок из письма графа *** к его приятелю, в Одессу