домой колбасы.

— Наверняка, дома кушать нечего, Настя, голодная сидит. Будет хоть чем накормить.

Очередь была длинная, двигалась медленно, и Никольцеву было время, чтобы немного успокоиться, и обо всем подумать. Колбасу давали только по одной палке. Всегда уравновешенный, Вадим Степанович еле сдерживал себя. Ему было противно за свою жену, за такую страну, где палка колбасы и та была трудно доступной. Когда рассчитывался в кассе, его руки дрожали. Даже продавец это заметила. Она взглядом окинула его руки, а затем с пренебрежением посмотрела ему в лицо.

— Наверное, приняла за алкаша, — возвращаясь к машине, думал Никольцев.

Мысли кружились в голове.

— Разведусь, приедет домой, все допрошу. Расскажет, как на духу. Разведусь. А люблю ли ее? Конечно, да.

Он вспомнил ту белокурую девушку, ходившую к ним в училище на танцы. Тогда три курсанта ухаживали за ней, но победил он. Конечно же, люблю и ее и Настену.

— А как жить дальше? А она, любит ли меня? Скорее, нет. Иначе, почему долго не хотела ребенка, почему эти постоянные скандалы, и вечное недовольство. По любому поводу старалась упрекнуть его: то в излишней мягкости, то в солдафонстве, то не там руку подал, то даме не открыл дверь, постоянное выпендривание, этакой светской дамы восемнадцатого века.

— У тебя нет чувства эстетики, — любила повторять она. Ты все делаешь грубо, косо, криво, без чувства гармонии.

А, скорее всего, чувства гармонии отсутствовало в ней самой. Ей было все противно — и ребенок, и человек, который приходится отцом этому ребенку, и с которым она без чувства любви, решила образовать семью. Не это ли является дисгармонией. Ибо только с любовью к людям, своим ближним, к природе, к небу, солнцу, всему окружающему его, может гармонично развиваться человек. Любящий природу человек, никогда не будет хулить прекрасный лес только за то, что стволы деревьев в этом лесу кривые. Она ревновала его, но это была ревность собственника, а не от любви.

До самого дома ехал, не проронив ни одного слова. Подъехали к городку уже в сумерках. В окнах один за другим зажигались огни. Подъезжая к дому, он взглянул на свои окна. Они смотрели на него тёмными глазницами.

— А где же Настя? — подумал он.

На душе стало тревожно. На четвёртый этаж не шел, а почти бежал. Быстро открыв дверь, в квартиру почти влетел. Она была наполнена серым цветом. Диван, стол, стулья, всё было серым. Только еле пробивающийся сквозь окно свет, очертил белое личико Насти, по которому текли две огромные слезинки. Маленький комочек сидел, сжавшись в углу дивана.

— Настюха, а ты чего в темноте сидишь?

— Где ты был, папа? Я тебе звонила.

— Я в городе был, в Доме офицеров до вечера держали.

— А где мама?

— Мама на работе.

— Неправда, она до пяти часов работает. Автобус уже пришёл, я ходила её встречать.

— Она и раньше задерживалась, это же работа, всякое бывает. Наверное, приедет рейсовым до посёлка, а оттуда пешком придет. А ты кушала?

— Да, я кашку разогревала.

— О, да ты у меня уже взрослая. Вот тебе за это мороженое, правда, немного подтаяло, но ничего, есть можно. Вот колбаски купил. Сейчас, будем чай с колбаской пить.

— Ты мне лучше, папа, макарон свари с тушёнкой, как у тебя в столовой солдатам варят.

— Сейчас, Настена, сейчас маленькая, это мы мигом соорудим.

Никольцев стал готовить ужин. Настя повеселела, и всё вертелась на кухне, не отходя от него ни на шаг.

— А ты, Настя, уроки сделала?

— Какие уроки, папа? Начало сентября, мы только три дня как учимся.

— Но все равно что-то же задавали?

— Я всё уже давно в школе сделала. Учительница говорит, что мне в третьем классе делать нечего, надо сразу в четвёртый.

— Так уж и нечего, — засмеялся Вадим Степанович. Будешь, как папа, везде отлично учиться.

Он взглянул на Настю. Она была его копия, а женские черты её личика придавали красоту.

— Поэтому жена и не любит ее, за то, что она похожа на меня, — подумал он. — Разведусь. Вот сейчас придёт, спокойно разберемся и подам на развод. А что же будет с Настей? Что-то затрепетало в душе. Любовь к Насте отметала всякие сомнения.

— Нет, надо жить, надо терпеть и, наверное, молчать.

Пока готовился ужин, Настя, то и дело отодвигала на окне занавеску, вглядывалась в наступившую темноту, чтобы из силуэтов прохожих опознать маму. Когда поужинали, она успокоилась, взяла сказки Андерсена и начала читать. Никольцев тоже взял книгу, но читать не хотелось. Прочитал целую страницу, ничего не понял и не запомнил. Не мог сосредоточиться ни на одной строчке. Книгу отложил в сторону. Чувства гнева волной набегали в его душе. Он еле с ними справлялся. Всё время выбегал в подъезд курить. Эти волнения от него трансформировались Насте. Она отложила книгу и начала капризничать.

— А когда мама придет? — всё канючила она.

— Мама приедет поздно, а может только завтра. Она мне звонила, у неё много работы.

— А зачем ты так много куришь? У тебя неприятности на работе? Тебя сегодня ругали? Дай, я тебя пожалею, — она подбежала к отцу и обняла его у пояса.

— Ох, ты мой маленький защитник. Пойдем-ка спать. Надо выспаться, завтра много работы, а тебя школа ждёт, — он подхватил Настю на руки и поцеловал в щечку.

— А колючий какой, — сказала она, погладив его маленькой ручкой по лицу. Только, чур, я с тобой буду спать.

Настя лежала, обхватив отца маленькими ручонками за шею. Её носик уткнулся ему в плечо и тихо посапывал. Маленький беззащитный комочек прижался к нему, Никольцев понял, что только он нужен этому маленькому человечку. Кто, как не он, убережет её от нищеты и голода, должен её выучить и вывести в люди. Развестись это проще простого.

— Ради Настёны нельзя. Устроить скандал, — это все равно когда-то приведёт к разводу. Да и каково будет жить ребенку, слушая постоянные ссоры? Молчать, делать вид, что ничего не знает. Вот единственный выход. Настя через восемь лет закончит школу. Отвезу ее к маме в Ленинград, пусть там поступает в институт. Вот тогда и поговорим о разводе.

Сон не приходил. Он долго лежал неподвижно, что даже затекла спина. Затем осторожно взял Настю на руки и перенёс в детскую. Открыв на кухне форточку, начал курить. Через щель отодвинутой занавески, он смотрел на пустынную улицу. Мелкие мошки кружились роем около ламп уличных фонарей. Со стрельбища доносились пулемётные очереди и одиночное уханье пушек. По гравийке двигался автомобиль. Свет его фар озарял всё небо, а затем нырял где-то в темноту и исчезал за холмом. Вот он подъехал ближе, и уже отчётливо были видны две светящиеся пуговички. Автомобиль проехал развилку и остановился в начале улицы. Свет уличного фонаря освещал его и Никольцев чётко увидел белые «Жигули». Из машины вышла женщина. По силуэту он узнал жену. Она прошла немного по улице, затем развернулась и помахала водителю рукой. Никольцев слышал шаги на лестнице и скрежет о замочную скважину. С передней доносился шорох снимаемой одежды. Когда, добравшись на цыпочках до кухни, Лена включила свет, она вздрогнула от неожиданности. Запинаясь, она искала нужные слова.

— Вадим, а ты, ты, ты чего не спишь?

— Вот, покурить вышел, — на удивление себе, абсолютно спокойно ответил он. Далее наступила тишина, Лена ждала вопросов, но их не было. Тогда она начала сама.

— Так устала, как собака, работы много, квартальный отчет надо сдавать. Начальник, как с ума сошёл, на всех кричит, допоздна держит. Девчонки шутят, может ему жена не дает, что он злой такой ходит. Думала и на рейсовый не успею. Хорошо, что водитель хороший попался, остановился, до посёлка не повез, а то бы пять километров пешком топала бы.