что он сказал, и продолжала, как ни в чем не бывало:

— Так ты уверен, что не хочешь надеть шлем?

Дом решил на время оставить это. Он не услышит того, что ему нужно.

— Нет, воздушные фильтры сразу засоряются. Как ты думаешь, почему вертолеты сейчас не летают? Эта гадость забивается в воздухозаборники и двигатели. — Он обмотал шарф вокруг шеи и прикрыл нос. — Послушай, я не знаю, долго ли мы там пробудем, но ты не волнуйся. Сейчас все делается медленнее, чем обычно. Просто сиди дома. Я попробую при случае тебе позвонить.

Дом наклонился к жене, чтобы поцеловать ее на прощание; для этого ему пришлось снять шарф. Если ему повезет, она примет лекарства, проспит большую часть дня и не будет смотреть новости, которых сейчас практически и не показывали. Вертолеты телевизионщиков не летали, а по радио бесконечно передавали инструкции для населения: оставаться в домах, не открывать окна, фильтровать воду.

Толстый слой темно-серой пыли покрывал все вокруг, словно на негативе фотоснимка зимнего пейзажа. По обеим сторонам улицы были припаркованы машины, вплотную друг к другу, и, проходя мимо одной из них, Дом заметил движение через крошечное окошко, проделанное в слое грязи, покрывавшем ветровое стекло, — внутри спали люди. Черт побери, на его улице живут беженцы в машинах. Они еще не добрались до центров размещения.

Он подумал было остановиться и предложить помощь, но что он мог сделать? Он не мог предоставить им крышу над головой — нельзя оставлять чужих людей с Марией. А ему нужно на службу. Несколько секунд он стоял в нерешительности, затем направился дальше; глаза уже щипало от ядовитой пыли, висевшей в воздухе. Он бросился бежать трусцой, пока не добрался до главной дороги. Передвигаться было тяжело. Тротуары были покрыты таким же жирным серым пеплом, как машины и дома, ноги скользили, хотя пыль была сухой. Что бы это ни было, эту штуку нелегко будет отчистить.

Дом сам не знал, что беспокоило его сильнее, когда он шел в штаб, — отравленный воздух или ощущение того, что город до отказа набит людьми. На улицах никого не было. Казалось, что всё — людей, страх, злобу — втиснули в дома, а затем заперли двери, и одного толчка изнутри было достаточно, чтобы ярость выплеснулась на улицы. Того, что происходило за пределами Эфиры и являлось причиной такого состояния атмосферы в городе, он даже не мог себе представить. И не пытался.

Скоро он сам все увидит. Сегодня он отправляется на первую разведывательную операцию. Он сам вызвался идти туда.

«Броненосцы» стояли в ангарах, чистые, заправленные топливом. Транспортникам целых два дня нечего было делать, кроме как чинить машины и прилаживать на вентиляционные отверстия самодельные фильтры. Фильтры должны были задерживать самые крупные частицы, поднявшиеся в атмосферу после превращения городов в пепел. Скольких городов? Дом не знал. Интересно, подумал он, говорил ли Маркусу отец о таких деталях и хотел ли Маркус это знать?

Падрик и Тай, сидя на носу «Броненосца», ждали инструктажа вместе с тремя другими отрядами, отправлявшимися на разведку. Бедняга Тай, он понятия не имел, что с его родными на Южных островах; и Дом не знал, стоит ли говорить с ним об этом или нет. Со Дня Прорыва связь с отдаленными регионами была неустойчивой. А сейчас «Молот» уничтожил ретрансляторы на всей Сэре, и, если на островах или в сельской местности кто-то и выжил, пройдет много недель, прежде чем они обнаружат это.

Сэры больше не существовало — по крайней мере той Сэры, которую они знали. А теперь Дому предстояло ехать туда и самому увидеть, насколько все в действительности плохо.

«На самом деле они хотят убедиться в том, что червякам ничего не досталось».

Это была самая странная война из всех, что мог себе представить Дом.

— Маркуса не видели? — спросил он.

— Пока нет, — ответил Пад. — А мне жалко парня. Наверное, чувствует себя дерьмово.

Дом напрягся:

— Почему это?

— Из-за своего папаши. Ты серьезно думаешь, что никто рано или поздно не вылезет и не прицепится к нему из-за его фамилии? А ему, чтобы оправдаться, придется спасать мир еще усерднее.

— Пад, заткни свою гребаную пасть, ладно?

— Я не говорю, что мы не должны были это делать. Я просто говорю, что в конце концов люди забудут, ради чего это было сделано.

— Маркуса это не касается. Помолчи.

Дом понимал: замечание Падрика задело его так сильно потому, что это была правда. Маркус всегда вел себя так, словно он лично отвечал за поведение каждого чертова солдата, а это удавалось не всякому офицеру. А теперь то же начнется и с гражданскими. Дом уже не помнил, сколько раз за последние девять дней он бросался спасать их в ситуации, граничившей с самоубийством.

Он понимал также, что Пад прав насчет фамилии Феникса. Никто еще не знал, спас ли Адам Феникс человечество или просто отсрочил его гибель, но люди уже готовы были судить его — по крайней мере в Эфире. Любой человек, которого так или иначе задел удар «Молота», быстро решит, прав он или виноват.

Маркус появился за две минуты до начала инструктажа и молча кивнул всем. Он даже не сказал ни слова Дому. В самом деле, что он мог сказать? «Доброе утро» сегодня было явно не к месту, говорить о погоде не имело смысла. В конце концов в коридоре загрохотали сапоги, и солдаты вытянулись у машин по стойке смирно.

Дом не ожидал сегодня увидеть полковника Хоффмана. Но с другой стороны, сегодняшнее задание не походило на прежние, и у него возникло чувство, будто командир хочет своими глазами увидеть, что произошло. Некоторые солдаты поговаривали, что Хоффман патологически не доверяет никому и вмешивается в каждую чертову мелочь, но Дом слишком хорошо его знал. Они сражались плечом к плечу — буквально — и чуть не погибли вместе; тот Хоффман, которого знал Дом, был просто солдатом и верил, что его место на передовой. Он был не из тех, кто шуршит бумагами на заседаниях или лижет задницы политикам. Такова ирония судьбы: чем больше солдат гибнет, тем больше практической работы приходится выполнять старшим командирам. Но сейчас росло число жертв среди офицеров, и Хоффман поднимался вверх по служебной лестнице только потому, что оставался в живых.

Но ему это определенно не нравилось. Старый вояка явно чувствовал себя голым и растерянным без своего «Лансера».

— Вольно, солдаты. — Хоффман казался одновременно предельно усталым и злым. Вероятно, дела шли не по плану. — Сожалею, если вы уже настроились слушать лейтенанта Фарадея, но сегодня инструктаж буду проводить я. Пока у нас отсутствуют данные о том, что происходит за границами города, поэтому любые сведения представляют ценность. Воздух останется загрязненным еще несколько недель, так что вы будете соблюдать меры предосторожности, а те, кто слишком крут, чтобы носить чертов шлем, наденут респираторы, или я предъявлю вам обвинение в порче государственного имущества. Это понятно?

— Да, сэр, так точно, сэр, — хором ответили солдаты.

— Отлично. Итак, мне нужно от вас вот что: придерживайтесь основных магистралей, заезжайте так далеко, как только сможете; необходимо взять образцы воздуха, оценить масштабы разрушений, сообщить о признаках активности червей и… черт, нет, выживших быть не должно. Сегодня просто едем по компасу. Далеко вы уйти не сможете.

— А что, если выжившие все-таки будут, сэр? — спросил Дом.

Голос Хоффмана прозвучал хрипло. Может быть, он прошелся по улице.

— Вы когда-нибудь видели огненную бурю, Сантьяго?

— Подобного масштаба — нет, сэр.

— Ни один человек не видел такого. — Хоффман снял фуражку и ладонью вытер наголо выбритый череп. — Если вы обнаружите живых людей, вряд ли вы сможете хоть чем-то им помочь. Ладно, поехали, солдаты.

«Ни один человек не видел такого».

Так он подвел итог дня.

Падрик вывел «Броненосец» из ангара и направился на юг. Дороги в самой Эфире были еще проходимы, потому что солдаты заботились об этом, расчищали бульдозерами баррикады из автомобилей.