Но Дом не желал так просто прощать себя. Он не хотел быть несчастным героем, мучеником с трагической судьбой; он хотел, чтобы кто-нибудь как следует поколотил его за то, что он не сумел спасти свою жену. Ему показалось, что он смог разобраться в том дерьме, что творилось у него в голове и заставляло его чувствовать себя подобным образом, но это не помогало избавиться от наваждения.

— А тебе никогда не приходилось совершать поступки — необходимые, очевидные, но за которые ты потом ненавидела себя? — спросил он.

— Каждый день, — кивнула Аня. — Да. Приходится каждый день.

— Ты знаешь, что мы встретились с самой королевой Саранчи? Я думал об этом прошлой ночью, и… ведь я мог бы спросить ее. Я мог бы спросить ее, какого черта червяки нас так ненавидят, что им нужно, почему они сделали это с Марией. Но не спросил.

— Ты и правда думаешь, что она ответила бы тебе? Ты серьезно?

Аня была права, но Дом был в таком состоянии, когда человек может твердо знать одно, а верить в совершенно другое.

— Нет. Скорее всего, нет. Слушай, да ты сейчас промерзнешь до костей. Иди обратно в столовую.

— Если тебе захочется поговорить, Дом, ты знаешь, где я.

— Спасибо тебе, Аня.

— Тогда позже увидимся.

Дом пристально вглядывался в темноту, не думая ни о чем, кроме покачивавшихся фар проезжавших мимо машин. Он и сам не знал, хочется ли ему выговориться перед кем-то или нет. Может быть, он ищет прощения, но никто не сможет даровать ему прощение. Поэтому он пытался быть тем Домом, который продолжает делать свою солдатскую работу.

«Ну хорошо… сколько они еще смогут вывезти из этих туннелей?»

Сеть подземных коридоров оказалась куда обширнее, чем они могли себе представить, говорил ему Маркус; они тянулись под городом, некоторым участкам было несколько сотен лет, они были вырыты еще в начале строительства верфи. Множество хранившихся там запасов оказались бесполезны, но все равно необходимо было осмотреть каждый угол в поисках нужных вещей. Людям приходилось начинать жизнь с нуля, не было даже того, к чему они привыкли в самые худшие времена в Хасинто, и производство могло возродиться только через много лет.

«Как и где, черт бы ее побрав, королева Саранчи встретила Адама Феникса?»

Дом перехватил «Лансер» одной рукой, вторую сунул под мышку, чтобы согреть. Холод проникал сквозь перчатки и жег, как кислота.

«Она сказала это просто для того, чтобы помучить Маркуса. Хотя, возможно, именно эта сучка убила его отца».

Ну что ж, теперь ей самой пришел конец, вместе с большинством ее вонючего выводка. Дома даже расстраивало то, что они больше не натыкались на уцелевших червяков. Конец войны не принес ему никакого облегчения даже после того, как он увидел затопленные туннели, и он понимал Берни, которая чуть ли не впервые в жизни потеряла контроль над собой и захотела расчленить того червяка.

«Тогда одному Богу известно, что они сделали с папашей Маркуса. Могу поклясться, он постоянно думает об этом, но никому никогда ни слова не скажет. Смешно — я и он, мы буквально мысли друг друга можем читать, но о некоторых вещах никогда не говорим. Его мама. Его отец. Аня. Тюрьма».

В этот момент Дом принял решение. Когда он сменится с дежурства, то серьезно поговорит с Маркусом. Он наконец скажет ему, чтобы он перестал издеваться над Аней и что ему следовало бы запомнить тот урок, который он получил тогда, когда думал, что она погибла. Только что он был вне себя из-за того, что не может связаться с ней, а в следующее мгновение уже разговаривал с ней так, словно они просто друзья.

«Дерьмо собачье! Хорошо, что ты не знаешь, как это больно — потерять любимую женщину, Маркус».

На асфальте напротив будки КПП валялась бутылка с отбитым горлышком. Дом некоторое время рассматривал ее, размышляя о том, откуда она здесь взялась, давно ли лежит на дороге и почему никто не подобрал ее, чтобы использовать в хозяйстве, как подбирали любую мелочь в Порт-Феррелле. И почему она посверкивает в слабом свете, льющемся из окошка будки. До него не сразу дошло, что бутылка двигается. Через небольшие промежутки времени она вздрагивала.

«Это ветер».

Он продолжал наблюдать за бутылкой, постепенно позабыв обо всем остальном. Она зазвенела о бордюр тротуара.

«Нет».

Бутылка дрожала.

«Черт!»

Дом не сразу поверил своим глазам. Со дня атаки на Лэндоун ему приходилось видеть немало странных и совершенно нереальных вещей; в основном галлюцинации были сосредоточены на Марии, и врач сказал ему, что это последствия контузии и стресса. Он нажал на кнопку на наушнике, просто чтобы убедиться в том, что у него не едет крыша.

— Восьмой КПП вызывает Центр, это Сантьяго.

«Молчи, не говори ерунды. Это ветер, и ты прекрасно об этом знаешь».

Он не сразу получил ответ от Матьесона. В Порт-Феррелле было гораздо спокойнее, не было обычной лавины радиосообщений, к которой привыкли в Центре, и Дом ожидал, что ему ответят немедленно. Он перешел на открытую частоту, чтобы понять, не происходит ли чего-то необычного; его оглушила болтовня водителей, военных, занятых перевозкой грузов, и патрульных, охраняющих лагерь. Теперь все подряд разговаривали на открытой частоте, обязательные прежде процедуры летели ко всем чертям.

«Это пятьдесят седьмой. Тридцать девятый, вы собираетесь убирать отсюда это барахло? Мне нужен пандус».

«Тридцать девятый пятьдесят седьмому: извини, дружище, дай мне две минуты».

«Центр, эти чертовы собаки снова в хранилище. Я слышу, как они там царапаются. Нельзя ли с ними пожестче разобраться, а?»

Внезапно Дом заметил, что город, лежащий у него за спиной, притих. Это была не обычная тишина морозной ночи. Казалось, лагерь, перепуганный до смерти, внезапно затаил дыхание.

«О боже, значит, не только я это заметил…»

Дом понял это — все его чувства были обострены до предела пятнадцатью годами войны. Инстинкт заставил его взглянуть на асфальт под ногами. Инстинкт заставил его снять «Лансер» с предохранителя и оглядеться вокруг, целясь в темноту. Инстинкт приказал ему приготовиться к бою.

Битая бутылка слабо, но настойчиво постукивала о бетонный бордюр — звяк-звяк-звяк-звяк…

А затем тишина в его наушнике взорвалась, в ухе у него загремели крики, и он понял, что кошмар реален.

«О боже, боже, боже!..»

«Дерьмо, они здесь!»

«Где вы? Где вы, мать вашу?»

«Огонь!»

Крики и вопли продолжались пять безумных секунд, а затем земля у Дома под ногами задрожала, и он бросился бежать. Он мчался в сторону города, не думая ни о чем, отдавшись во власть рефлексов. Тротуар впереди лопнул, возникла узкая длинная щель, словно расстегнулась молния, и он отскочил в сторону, но трещина потянулась в другую сторону, прочь от него; бетонные плиты обваливались внутрь, обрушивались куски асфальта, и разлом устремлялся к центру Порт-Феррелла. Дом уже слышал крики. Гражданские скопились в южной части покинутого порта, и они не хуже любого бойца понимали, что происходит.

Черви вернулись.

И он хотел лишь одного: добраться до них в тот момент, когда они появятся на поверхности. Связи с подземными складами больше не было, поэтому он решил, что червяки появились именно оттуда; они добрались до города, пользуясь туннелями, любезно вырытыми для них людьми много лет назад. Это была лишь горстка врагов, остатки огромной армии, но это не имело значения. Они по-прежнему были смертельно опасны. Их, можно сказать, впустили в клетку, набитую людьми, именно в тот момент, когда род