Нет, они не притворялись. Они старались радоваться. Дом заставил себя взглянуть на вещи иначе. Он верил, что если будет стараться как следует, если правительство приложит достаточные усилия, то война закончится и они смогут вернуться к нормальной жизни, пусть это займет пять лет, пускай даже десять. Но война обязательно закончится.
Маркус время от времени поглядывал на часы, вероятно размышляя, когда лучше всего позвонить отцу. Возможно, он уже придумал, что ему сказать. Ему всегда трудно было общаться с отцом.
Мария взяла с комода телефон и поставила перед Маркусом.
— Никакие дела не могут помешать человеку поговорить с собственным сыном.
И она начала убирать со стола.
В первый раз со Дня Прорыва она произнесла подобную фразу нормальным тоном — голос ее даже не дрогнул на слове «сын». Пока Маркус звонил, Дом отправился за ней в кухню.
— Ты в порядке, милая?
— Ему нужно поговорить с отцом. Они слишком мало времени проводят вместе.
Расставание с детьми — это превратилось у нее в навязчивую идею.
— Мы справимся, я тебе обещаю.
— Ты никогда не сдаешься. Вот за что я тебя люблю. Ты никогда не прекращаешь бороться.
Дом уловил едва заметное изменение ее тона и настроения. Так начинается выздоровление, говорил врач.
— Я буду бороться за тебя до конца. — Он отнял у нее тарелку, взял ее руку и вытер с ладони мыльную пену. — Я должен подарить тебе другое кольцо, правда?
Во время беременности руки у Марии так сильно отекали, что ей пришлось распилить обручальное кольцо. С тех пор она не носила колец. Дому это не нравилось — он считал, что жена солдата должна носить красивое кольцо, символ того, что один человек любит ее больше всех на свете.
Она прикоснулась к кулону, который ей подарил муж.
— У меня есть это, Дом. Я буду носить его до самой смерти.
— Да, но…
— А у тебя разве что-нибудь есть? Ты ведь тоже не носишь кольца.
Она была права: кольцо цеплялось за перчатки, носить его было опасно при работе с электричеством и всякими механизмами.
— Я должна подарить тебе что-нибудь. Я никогда не дарила тебе ничего на память. Нам нужен какой-то символ того, что мы вместе.
Мария вытерла руки и принялась рыться в ящиках кухонного шкафа, где хранились всякие документы. Наконец она вытащила фотографию и ручку.
— Вот. — Она написала что-то на обороте снимка и протянула ему. — Помнишь?
Их сфотографировал Карлос в баре неподалеку от площади Эмбри, как раз перед тем, как Дом начал обучение в спецназе. Дом перевернул фото, чтобы прочитать надпись.
— Для того, чтобы я всегда оставалась рядом с тобой, — произнесла она. — Не отпускай меня. Держи его в кармане. Пожалуйста.
— Ты же знаешь, что я так и сделаю.
В последнее время, когда он ее обнимал, ему казалось, что она цепляется за него как за соломинку. Тяжелее всего ему было забирать свой вещевой мешок и уходить, оставляя жену в пустом доме. Он старался наслаждаться каждой минутой, проведенной с Марией, даже если ему приходилось вырывать ее из этих мертвых, холодных комнат.
— Он занят.
Услышав голос Маркуса, Дом буквально подпрыгнул от неожиданности.
— Твой отец…
— Ему позвонили и велели явиться к Председателю. — Маркус пожал плечами, изобразив на лице безразличие. — Его секретарша в университете сказала, что не знает, когда он вернется.
— Мне очень жаль, Маркус.
— Слушайте, мне пора. Когда нужно будет возвращаться, я тебя заберу, Дом. Береги себя, Мария.
И он ушел, не сказав больше ни слова; ни объятий, ни медленного отступления в сторону двери — просто сообщил, что уходит, и не оглядывался. Он не любил прощаний.
А кто любил их сейчас? Каждое прощание могло стать последним. Но хуже всего, подумал Дом, то, что сам он не помнил моментов расставания с погибшими родными — ни одного.
Все политики — кретины, но Прескотт, по крайней мере, не разводил канитель и говорил то, что думает.
Хоффман считал, что это достойно восхищения. Однако долго ли это протянется? Всем идеалистам и сторонникам искренности однажды приходится спускаться с небес на землю, хотя некоторым для этого нужно падать совсем недалеко.
«Он пригласил Адама Феникса. Значит, я нужен Прескотту для того, чтобы…»
В последний раз, когда Хоффман участвовал в совещании у Председателя в компании Феникса, речь шла о борьбе с оружием массового поражения. Наверное, проклятые червяки изобрели новую погремушку. Не то чтобы они в них нуждались. Возможно, им просто надоело давить людей и они хотели поскорее стать единственными хозяевами планеты.
— Господин генеральный прокурор, — начал Прескотт, — каковы мои полномочия согласно Акту об обороне?
Прокурор, Милон Одли, давно уже достиг пенсионного возраста и выглядел так, словно повидал все на свете.
— Вы можете объявить военное положение, частично или полностью, на всей территории КОГ. Обычно проводится голосование, даже если…
— Никакого голосования. — Прескотт смотрел на них через стол для переговоров; он не сидел за своим письменным столом, не смотрел в окно; ясно было, что эта встреча имеет для него первостепенное значение. — Я обладаю полномочиями объявить военное положение, не посоветовавшись с кабинетом министров, так?
За многие годы необходимость постоянно следить за старшими офицерами, которые ежеминутно могли смешать его с дерьмом, помогла Хоффману выработать превосходное боковое зрение. Саламану, казалось, был безразличен этот разговор. В конце концов, военное положение лишь означало официальное признание того, что в стране происходит катастрофа. Прескотт явно хотел придать своей шаткой новоиспеченной администрации устойчивость, создать впечатление, что все делается по правилам. Возможно, он планировал войти в историю как первый и последний истинный лидер.
— Обладаете, — подтвердил Одли. — Но я бы не советовал вам делать этого, потому что вы не можете навязать военное положение за пределами Тируса, не объявив тем самым войны остальным государствам КОГ. Ведь вы же не хотите этого делать, верно, сэр?
— Я хочу лишь узнать, законно это или нет. Допускает ли это конституция.
Одли явно был захвачен врасплох, и ясно было, что даже его острый, как акульи зубы, ум законника не может постичь, к чему клонит Прескотт. Хоффману знакомо было это выражение: сжатые губы, быстрый взгляд — момент, которого боится каждый советник. Сейчас «да» или «нет», сказанные в ответ на якобы прямой вопрос, могли зажить пугающей собственной жизнью и однажды вернуться, чтобы откусить тебе кое-что. Хоффману доводилось бывать на месте Одли.
— Это законно, господин Председатель, но, повторяю, я не советовал бы вам прибегать к подобному шагу, — наконец вымолвил Одли. Такой ответ оставлял ему пространство для маневра и позволял в случае чего прикрыть свою задницу. — Лучше будет обсудить ситуацию с секретарем по межгосударственным связям.
— Это уже ни к чему, Милон. Я просто хочу знать, законны мои действия или нет. У меня на это имеется вполне конкретная причина.
