французский с идишем и зовут их Мендель Школьников или Жозеф Жоановичи (42). И немецкие патрули удалялись на цыпочках, когда повздорившие «типы» выхватывали на людях свои пушки. И даже, когда те, обнаглев, обнесли склад продуктовых карточек, постреляв солдат вермахта, немецкие власти лишь попросили, чтоб они так больше не делали.

Легенду о французском гестапо не отличить от его подлинной истории. Реальность оккупированного Парижа уже ирреальна. Французское гестапо ирреально вдвойне.

Представьте себе такую картину. «Месье Анри» растолковывает хозяину ресторана, что затовариваться на черном рынке и работать во время комендантского часа запрещено. Но, если очень хочется, надо делиться. А то, не ровен час, в подсобке найдут английского парашютиста, а в зале — стволы, гранаты и коммунистические прокламации. Хозяин, оценив шутку, смеется. Лафон, пожав плечами, удаляется, чтобы через пару дней вернуться вдесятером: стволы наперевес, «Немецкая полиция!», пинками опрокинутые столики.

И тут же из подсобки выбегает, подняв руки и бормоча по-английски — «Сдаюсь, сдаюсь», — человек в форме королевских ВВС. чуть ли не с парашютом за спиной. Гестаповцы вытаскивают из-под столиков листовки и гранаты, хозяину уже сломали нос и ставят беднягу к стенке.

Но тут один головорез прячет пистолет и, почтительно кланяясь, просит автограф у актера-кумира, Жана Маре или Рэмю. А тот узнает в бандите легендарного футболиста Александра Виллаплана. И всем сразу становится хорошо. За исключением тех, кого походя — по подозрению, за косой взгляд, из коммерческого интереса или по старой памяти — уже увезли в никуда и навсегда на черном «ситроене».

Даже если эта история — вымысел очевидца, каждая деталь абсолютно достоверна. Включая то, что Лафон на всякий случай «приватизировал» сбитых летчиков, пойманных его людьми.

Да что там летчики. Когда в засаду угодила подпольщица Женевьева де Голль, племянница генерала, на Лористон долго думали, куда бы припрятать такую надежную валюту, как она, на которую, в случае чего, можно обменять собственную жизнь. Разум все же взял верх, ее отдали немцам.

Какое ж это гестапо?! Это же банда, банда, банда!

Ну да, банда. «Банда Бонни-Лафона».

К 1939 году «месье Анри» завязал, под именем Лафона держал гараж на рабочей окраине Парижа Порт-де-Лила и поставлял завтраки префектуре полиции. В мае 1940 года за ним пришли — он числился в розыске. Немцы прорвали фронт, арестантов гнали на юг, под пулями ошалевшего конвоя и бомбами. При очередном налете Лафон бежал, а заодно спас трех немцев. Оказалось — агенты абвера. Оценив наметанным глазом интеллект, авторитет и смелость Лафона, они предложили ему работу. Можно было, конечно, жить своей жизнью, но — до первого «флика»: по совокупности сроков по нему уже плакала гвианская каторга. И Лафон стал предателем.

Но что он предал, скажите на милость? Ведь у «тружеников ночи», как у пролетариев, нет отечества.

Лафон проявил инициативу и прекрасно зарекомендовал себя. Из еще не оккупированной Тулузы он выкрал досаждавшего немцам бельгийского агента Ламбрехта, обработал его так, что тот выдал шестьсот человек, и привез в Париж в багажнике. Абвер понял: с этим парнем не пропадешь.

В августе 1940 года обитатели тюрьмы Френ щипали друг друга в надежде не проснуться: им было видение.

Всем известный «месье Анри» не плелся по коридору в «браслетах», а, окруженный немчурой, командовал:

«Мне нужен вот этот, тот, лысый, и еще… И ты здесь, Боксер? Ну, здравствуй».

Лафон набирал свою бригаду — свое «гестапо»: «Ты свободен, но будешь обращаться ко мне, патрон». Высший криминальный свет: Безумный Пьеро (39), Мамонт, Лысый, Красноносый и Культяпый, Шкары, Рири-амери-канец, Седой, он же — Жо Террор, Бледный Робер. Впрочем, говорят, что «патрон» никого не неволил: кто хотел работать с ним, тот оставался, а тем, кто не хотел, Лафон от чистого сердца дарил свободу.

В 1944 году капитан СС и натурализовавшийся немец Лафон скажет перед расстрелом, что немцы ему не нравились и, если б его позвало Сопротивление, а не абвер, он пошел быне раздумывая, но о Сопротивлении тогда никто не слышал.

Бонни перед расстрелом напишет жене: «Я был созданием, клейменным безжалостным роком, унесенным течением, разбившим меня о рифы». Тоже мне, «проклятый поэт» нашелся.

Двадцатидвухлетнего провинциала Бонни в 1918 году перевели в Париж за талант, фанатичную любовь к работе и трудоспособность. В 1923-м он разрешил, как разрубил, дело об-исчезновении промышленника Кеменера: вдруг нашел в многократно обысканном доме Сезнека, его партнера, решающую улику — пишущую машинку. Сезнек получил пожизненную каторгу.

Теперь Бонни считают фальсификатором. Тогда — объявили звездой.

Энглизированного щеголя-инспектора на обысках сопровождала толпа репортеров, газеты сообщали о каждом его чихе. «Флик» Бонни умер, родился друг политиков, способный решить любую проблему. Например, спасти кабинет Эррио, подкинув в 1924 году кокаин шантажистке, угрожавшей премьеру. Или — крышевать торговлю контрабандными американскими лимузинами.

Он все чаще лажал: в Париже пропала актриса Джанет Макдональд, и он нашел ее убийц, и уже вот-вот должен был найти тело, а она обнаружилась в США. В 1934 году, выжимая из вдовы афериста Ставиского (24) компромат на префекта Кьяппа, Бонни так увлекся, что не сразу понял, о чем идет речь, когда его самого обвинили во взятках, пусть и смешных: старший инспектор якобы брал мзду костюмами и пальто. До поры до времени спасали найденные вдруг улики (корешки от чековой книжки Ставиского — за эту находку Бонни и возвели в «спасители родины») или эффектные, но бессмысленные аресты.

Дело о гибели советника Пренса (5), расследовавшего связи Ставиского с властями, он то ли завалил, то ли развалил, после чего впал в немилость и бушевал в кулуарах: «Меня достали эти подонки. Я из-за них влип. Они заработали кучу денег, они в правительстве. Если меня выгонят, я все выложу о деле Сезнека, я тогда так рисковал». Бонни услышали и выставили на улицу с бонусом — условным трехлетним сроком за коррупцию: в 1937 году последовал еще один приговор.

Его сын Жак утверждает, что перед смертью папа признался ему и знаменитому судебно- медицинскому эксперту доктору Полю: это он убил Пренса.

Подавив гордость, Бонни пошел в сексоты и в 1938 году заманил в ловушку Делонкля, вождя заговорщиков-кагуляров (36). Но есть правда на земле. В 1941 году из уст шефа гестапо, полковника Кнохена прозвучало долгожданное: «С вами обошлись недостойно. Мы способны оценить вас по достоинству».

Так и Бонни предал родину.

На первых порах в Лафоне и его людях как в карателях немцы не нуждались: карать было некого. Но только люди без страха и совести, знающие все ходы и выходы, умеющие найти и забрать все, что плохо лежит или хорошо спрятано, могли помочь Рейху выкачать из Франции все ценное. Их содержание к тому же немцам не стоило ничего. Просто банде гарантировали полную безнаказанность.

Немцы и глазом не моргнули, как «месье Анри» подмял весь бизнес — и черный, и белый — от торговли маслом до проституции. Добычей — а это были эшелоны мануфактуры, тонны золота, сотни тонн металла, особняки, забитые антиквариатом — Лафон делился с рейхом по-братски. До сих пор неизвестна судьба ста восьмидесяти из трехсот тридцати трех картин фламандских и голландских мастеров XVII–XVIII веков из коллекции Адольфа Шлосса. В сентябре 1942 года три бандита с Ло-ристон захватили ее — по заказу чуть ли не самого Геринга — в еще не оккупированной южной зоне, а от полицейской погони укрылись с добычей за стенами немецкой казармы в Ангулеме. Налет вызвал такой скандал, что Геринг не захотел иметь с похитителями никаких дел.

За припрятанными ценностями бандиты приходили якобы с обыском: ежедневно «фальшивые полицейские» совершали по нескольку грабежей. За запрещенными к хранению и купле-продаже золотом и валютой являлись под видом покупателей. Барыги уступали им все за десять-тридцать процентов от стоимости. Евреи — даром, радуясь уже тому, что к ним пришло хоть и гестапо, но не совсем настоящее, которому нужна была не их жизнь, а только кошелек.

Чисто коммерческий период длился недолго. Выступил вооруженный враг: диверсанты и шпионы,