выстрелил в «маленького» Фонвьеля. Тот укрылся за креслом в смежной комнате, но не смог зарядить револьвер, припасенный в кармане — палец так свело на спусковом крючке, что без посторонней помощи Ульрих не сможет его высвободить, — и тоже бежал. Князь стрелял вслед: эта пуля, как и первая, продырявила пальто Ульриха.

Самое трагикомичное в этой истории то, что князь был не большим бонапартистом, чем Рошфор. В парламенте он числился крайне левым республиканцем. Для императора, который «держал кузена в карантине», запрещал ему пользоваться вторым именем — Наполеон, не признавал его брака и не пускал его жену в Тюильри, он был неизбывной головной болью. Князь же с горькой гордостью именовал себя Железной маской XIX века. С газетчиками он повздорил, как истинный сын Корсики, защищая оскорбленную семью. Семья — это святое. Так что Нуар — кто угодно, только не жертва режима.

Князь сам сообщил секретарю императора об убийстве и отправился отбывать комфортабельное предварительное заключение в тюрьме Консьержери. Наполеон смертельно побледнел от расстройства, но Пьер был как-никак кузеном. Семья — это святое. Специальное судебное присутствие, уполномоченное судить особ императорской крови, оправдало убийцу 28 марта после недельного разбирательства, обязав возместить семье Нуара ущерб в размере двадцати пяти тысяч франков и оплатить судебные издержки. За отсутствием свидетелей, суду приходилось верить либо князю, либо Фонвьелю, а сомнение как-никак толкуется в пользу обвиняемого. Фонвьель так и не сумел внятно объяснить, с каких это пор секунданты являются к «клиенту» вооруженными до зубов: Ульрих, помимо револьвера, прихватил трость-шпагу, оброненную при бегстве.

Почему он первым делом выстрелил в безоружного Нуара, а не в вооруженного Фонвьеля, Бонапарт объяснил стилистически безупречно: «Оскорбление я чувствую быстрее, чем замечаю опасность.»

Левые тем временем раздули нелепое убийство до масштабов политической катастрофы, хотя первая, искаженная весть о трагедии искренне развеселила их. Революционный писатель Жюль Валлес вспоминал: «Хороши шутки! Ходят слухи, будто Пьер Бонапарт убил своего портного, — говорит хриплым голосом человек в очках, с длинным носом, густой бородой и насмешливым ртом. Зовут его Риго. — Вот это замечательно! Бонапарт — под арестом, и портные не смеют больше требовать уплаты по их „маленькому счетику“ <…> „Кто сообщил тебе эту новость?“ — „Бывший сыщик, уволенный за что-то…“»[17] Не расплакались они, даже узнав, что жертва — их коллега и товарищ: «Это, конечно, большое несчастье для нашего приятеля, но зато как хорошо это, черт возьми, для социальной революции <…> нужно устроить страшные похороны»[18] .

Первый сценарий похорон, зародившийся тем же вечером в голове Валлеса со товарищи, и правда, был страшен и прекрасен, как фантазии Эдгара По или того же Огюста Вилье де Лиль-Адана. Им удалось убедить Луи Нуара отдать им тело Виктора. Предполагалось натянуть на него пальто, под видом больного — чтобы извозчик не отказался — усадить в фиакр и возить по Парижу, призывая граждан к оружию. Прецедент был, и удачный: так возили по улицам трупы демонстрантов, расстрелянных 23 февраля 1848 года на бульваре Капуцинок. Именно с этой «пляски смерти» началась революция, ненадолго установившая в стране республику. Однако к вечеру горячие головы остыли — Виктор остался в доме брата.

Привкус романтической бульварщины в революционных фантазиях этой ночи столь силен не случайно. Не только Луи Нуар, но и Паскаль Груссе (под псевдонимом Андре Лори) славился в этом литературном жанре: «Немой Спиридон», «Атлантида», «Радамехский карлик», «Найденыш с погибшей „Цинтии“», написанный в соавторстве с самим Жюлем Верном.

Назавтра «Марсельеза» вышла с первополосным заголовком «Убийство князем Пьером Наполеоном Бонапартом гражданина Виктора Нуара». Рошфор каялся в наивности: «Я посмел вообразить, что возможна честная дуэль с представителем семейства, для которого убийства и западни — традиция и практика». «Французский народ, не находишь ли ты, что с нас хватит — раз и навсегда!» Прежде чем газету запретили, разошлось сто сорок пять тысяч экземпляров. Рошфор распространял также вполне фантасмагорическую версию: император и князь, сговорившись, готовили смертельную ловушку именно ему, а Нуара прикончили из чистой вредности, разобидевшись, что Рошфор не явился. Доказательства? О сговоре кузенов Рошфору рассказал 4 сентября 1870 года, сразу после падения монархии, некий слуга из Тюильри. Сдается мне, что в тот день перепуганные дворцовые слуги готовы были рассказать революционерам-победителям, что император жарил младенцев и летал на помеле.

Похороны Нуара, организованные по просьбе семьи в Нейи-сюр-Сен, вылились 12 января в стотысячную, если не двухсоттысячную, манифестацию. Презрев дождь, временами переходивший в ливень, с раннего утра в пригород стекался народ. Остановились заводы: рабочие ушли на похороны. Сорваны лекции в университете: студенты хоронят Нуара. Изображение Нуара на смертном одре работы известного карикатуриста Андре Жиля разлетались по пятьдесят сантимов, потом — по франку. Будущая «Красная дева Коммуны» Луиза Мишель поклялась не снимать траур до падения тирании. Естествоиспытатель Гюстав Флуранс призывал явочным порядком похоронить Нуара на Пер-Лашез и прямо оттуда идти на баррикады, а по ходу дела вызвал кого-то из несогласных с ним на дуэль.

Рошфор, которого убедил не поддаваться на провокации бывалый каторжник, журналист Шарль Делеклюз, распропагандировал народ не «штурмовать» Пер-Лашез: «Сегодня революции не будет». Рошфору это стоило такого напряжения сил, что он лишился чувств. И не он один: истерическая давка чудом обошлась без жертв. Толпа, оглашая Нейи криками: «Да здравствует Республика!», «Месть! Правосудие!», «Смерть убийцам!», «Да здравствует Рошфор!» — обрезала постромки лошадей и впряглась в катафалк. Надпись на ленте огромного венка гласила: «Виктору Нуару от Демократии».

Полиция благоразумно самоустранилась из Нейи, контролируя въезды в столицу, все стратегические точки которой еще ночью заняли войска. Эмоции манифестантов перегорели на похоронах. На диво, вечерний Париж обошелся без уличного побоища. Так: мелкие стычки на бульварах — одному полицейскому пробили голову камнем, другого ударили стилетом. Призывы грабить оружейные лавки остались призывами.

Оружия между тем, по словам Валлеса, на похоронах и так хватало. «Если обыскать эту громадную толпу, у нее нашли бы всевозможные наборы инструментов и всякие кухонные принадлежности: ножи, сверла, резаки, клинки, воткнутые в пробки, но готовые каждую минуту освободиться от них, чтобы проткнуть шкуру какого-нибудь шпика. Только бы он попался… с ним уж расправятся! <…> Для белоручек тоже нашлось дело, и дорогие, изящные пистолеты становятся влажными в разгоряченных, затянутых в перчатки руках. Порой заостренная, как кинжал, мордочка какого-нибудь из этих инструментов или пасть одного из револьверов выглядывает из-под пальто или из-под плотно застегнутого сюртука. Но никто не обращает на это внимания. Напротив, даже дают понять с гордой улыбкой, что они тоже могут и хотят ответить как следует не только полиции, но и войскам»[19].

По воспоминаниям Луизы Мишель, «от кортежа исходил некий ужас», «смерть струилась в воздухе». Сама она пришла в Нейи с кинжалом, украденным у дяди. Время кинжалов и пистолетов наступит через несколько месяцев. Потому-то и не афишировал свое присутствие на похоронах человек-легенда Луи Огюст «Узник» Бланки (1805–1881). Апологет «прямого действия», с 1824 года — профессиональный революционер, несколько раз приговоренный к смерти, проведший тридцать семь лет в тюрьмах, приехал на похороны из бельгийской эмиграции.

А пока за оскорбление императора отправился за решетку десяток журналистов, включая Фонвьеля. Рошфора и Груссе приговорили к шести месяцам заключения и штрафам в три и две с половиной тысячи франков. Флуранс пытался взбунтовать Бельвиль и бежал в Голландию: в августе ему заочно дали шесть лет. В 1871 году Флуранс, генерал Коммуны, ответственный за оборону красного Парижа, повел своих солдат в авантюрное наступление на Версаль, 3 апреля попал в плен и был бессудно убит. Рауля Риго, грозного прокурора Коммуны, версальцы убили так же, едва обезоружив, на улице Гей-Люссака 24 мая. На следующий день пал на баррикаде шестидесятидвухлетний Делеклюз. Мильера, говорившего о «стакане крови», расстреляли, поставив на колени на ступенях Пантеона, 26 мая. Не одни они — многие из толпы, хоронившей Нуара, сгинули в майской вакханалии белого террора. Рошфор и Груссе, избежав расстрела, совершили в 1874 году с группой соратников легендарный побег с новокаледонской каторги.

Революция сломала судьбу и убийцы Нуара. Он бежал в Бельгию, разорился, болел диабетом. Жена бросила его и открыла бутик в Лондоне. Умер князь 7 апреля 1881 года в Версале.

А Нуар по иронии истории стал национальным героем. В 1891 году его торжественно