Здание Сената в Париже украшает бронзовая статуя обнаженной «Музы у источника», для которой маститому скульптору Жану Батисту Югу позировала Мэг. Политики верили, что, если погладить ее левую грудь, им улыбнется удача.

Но кому трагедия принесла удачу, так это тупику Ронсен. Скульптор Альфред Буше еще в 1900 году построил там тридцать ателье из материалов, оставшихся после строительства павильонов Всемирной выставки. Но в начале века их занимали забытые ныне персонажи. А потом — началось. Здесь обосновались гении модернизма Константин Бранкузи, Макс Эрнст, Ив Танги, Ники де Сен-Фаль. Счастлив бедный академист Адольф Стенель, что не увидел их работы.

Дом на улице Отей, в середине XIX века носивший номер 59, в 1871 году, вместе с хранившейся там уникальной коллекцией оружия, сожгли парижские коммунары. Не по прихоти разбойной души: дом считался символом деспотии. 10 января 1870 года около 14.00 его хозяин — князь Пьер Наполеон Бонапарт, кузен императора Наполеона III, — застрелил, как пишут в учебниках, прогрессивного журналиста Виктора Нуара. Выстрел — опять-таки, если довериться учебникам — стал последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. Или, по элегантному выражению журналиста Жана Батиста Мильера на похоронах Нуара, «последним стаканом крови». Не в силах выносить произвол Бонапартов, французы отозвались на циничное убийство массовыми протестами. Дни монархии были сочтены. 19 июля император ввязался в войну с Германией, но, разгромленный при Седане, 2 сентября сдался в плен. 4 сентября революция смела монархию: с тех пор Франция — республика, за что потомки благодарят Нуара, а следовало бы — его убийцу.

Оппозиция так ловко придала убийству убедительный символический смысл, что детали стерлись из памяти. Но к политике убийство отношения, по большому счету, не имело. Убедиться в этом можно, проверив, кем был Нуар и какого черта он явился на улицу Отей. Будь он трижды прогрессивным журналистом и властителем дум, наверное, все же не для того, чтобы исполнить князю «Марсельезу».

Иван Салмон, взявший псевдоним Виктор Нуар, был очень юн: 27 июля ему исполнилось бы двадцать два. Возможно, и одаренный журналист (наверное, не случайно его удостоил своей дружбы «проклятый поэт» Огюст Вилье де Лиль-Адан), прославиться он не успел. Прогрессивным же считался, поскольку с недавних пор работал в республиканской газете Анри Рошфора «Марсельеза». Ученик часовщика, затем флорист, он приехал в Париж, вдохновленный столичными успехами старшего брата Луи, автора модных романов «Отрезатель голов», «Златовласый корсар» и «Сюркуф». До «Марсельезы» Виктор сменил несколько газет. Он, безусловно, был юношей романтического склада: собравшись к князю, оделся во все черное и попрощался с шестнадцатилетней Алисой д’Обе-нас — их свадьба намечалась через две недели.

Нуар чувствовал, что идет на заклание, пусть и не по своей воле. Похоже, что старшие коллеги подставили мальчишку, которому ни при каких обстоятельствах соваться к князю не следовало, отрядив его и Ульриха де Фонвьеля в качестве секундантов Паскаля Груссе, одного из редакторов «Марсельезы» и парижского корреспондента корсиканской газеты «Ла реванш», чтобы обговорить с Бонапартом детали предстоящей дуэли.

Дуэль — да, имела политическую подоплеку. «Ла реванш» опубликовала антибонапартистскую статью. В ответной статье 22 декабря 1869 года князь выразил надежду, что доблестные корсиканцы, следуя завету предков, «раскидают по полям кишки» обидчиков. Этих «трусливых иуд, предателей своей родины (Корсики. — М. Т.), которых в былые времена собственные родители утопили бы, засунув в мешки, в море», этих «улиток, ползающих по бронзе, чтобы измарать ее своей слизью». Слова князя вполне характеризуют степень социальной опасности, которую он представлял.

Даже бретера несколько вызовов за один день выведут из себя. А10 января, помимо Нуара, к князю направлялись еще и журналисты Мильер и Арну — секунданты Рошфора. Он ввязался в чужую, корсиканскую ссору — и не просто ввязался, а опубликовал нетерпимые для любого южанина слова: «Этот князь — не корсиканец» — не столько из принципа, сколько из-за бешеного, под стать княжескому, темперамента. Завзятый бретер, дравшийся с князем Мюратом, составил картель — дуэльный вызов Бонапарту — крайне провокационно. Ради такого случая он пренебрег категорическим и, наверное, уникальным в истории парламентаризма запретом драться на дуэлях, который его избиратели выставили условием голосования за него. 8 января князь, считавший корсиканских 320 журналистов слишком мелкими сошками, чтобы с ними драться, сообщил в письме Рошфору свой адрес: «Живу я не во дворце и не в замке. <…> Обещаю, что, когда Вы заявитесь, Вам не скажут, что меня нет дома». Но когда посланцы Рошфора подошли к особняку, на мостовой уже агонизировал Нуар, а зеваки кричали: «Не ходите туда! Там убивают!»: они благоразумно решили зайти как-нибудь в другой раз. Припозднись Нуар, он застал бы при последнем издыхании Мильера или Арну.

Пятидесятичетырехлетний князь слыл отморозком даже среди корсиканцев. В шестнадцать лет он был в числе повстанцев в итальянской области Эмилия-Романья и бежал из плена в Колумбию, где участвовал в гражданской войне в армии генерала Сантандера. Вернувшись в Италию, снова оказался в тюрьме: его заподозрили в том, что он террорист-карбонарий. Едва освободившись, Бонапарт оправдал эти подозрения, убив офицера карабинеров. Раненый, вновь попался, смертный приговор ему заменили на пятнадцать лет крепости, потом — на высылку. В Нью-Йорке он проломил ударом трости голову пьяному гуляке, защищая кузена Луи, тогда еще не императора. Охотясь на Корфу, уложил наповал двух албанских башибузуков. Мандата в революционном парламенте 1848 года лишился, подравшись с коллегой.

В Алжире храбро воевал в Иностранном легионе, но, привыкший повиноваться лишь своим импульсам, самовольно оставил его.

Казалось, что он остепенился, женившись на Элеоноре Жюстин Рюффен, дочери — князь был эксцентричен во всем — рабочего-литейщика. Возглавил генеральный совет Корсики. Построил в Бастии фонтан, увенчанный своим бюстом. Но разве такой остепенится?

При иных обстоятельствах у князя и тридцатисемилетнего Фонвьеля, спутника Нуара, были все шансы если не подружиться, то найти общий язык. Князь был, помимо всего прочего, плодовитым литератором, Мицкевича переводил. А Фонвьель — записным авантюристом: сражаясь за единство Италии в армии Гарибальди, он заслужил Крест за храбрость; отличился в рядах северян во время гражданской войны в США.

Но письмо Груссе князь не читая скомкал и отшвырнул: «С месье Рошфором — охотно, а с его подручным — никогда». Гости продолжали настаивать, заявляя о солидарности со своими коллегами. Показания о последующих событиях расходятся.

Фонвьель говорил, что Бонапарт, этот «трусливый ублюдок», левой рукой ударил Нуара по лицу, а правой, которую все время разговора — «по привычке», как объяснит князь на суде — держал в кармане халата, на рукоятке пятизарядного пистолета, — выстрелил. Бонапарт уверял, что действовал исключительно в целях самообороны. Это «высокий», то есть Нуар (помнить имена наглецов — ниже княжеского достоинства), ударил его кулаком в лицо (по другой версии, замахнулся тростью), оскорбившись, что князь поименовал Рошфора «рупором подлецов»: за ухом у князя зафиксируют солидный синяк.

Раненный в грудь Нуар нашел силы сбежать по лестнице, но умер на улице. Бонапарт, отпрянув,