также офицер-разгильдяй, который возненавидел службу; к которому вернулся человеческий облик. Сделка зависела от отсутствия в обозримом физическом пространстве старших офицеров и стукачей.

Однажды мой друг получил сообщение, что ему пришла посылка. Мы все, воодушевлённые этой приятной новостью, отправились в рубку дежурного по кораблю за её получением. Дежурным заступил комсорг. Он уже давно проявлял к нам повышенную симпатию, изощрялся в своих попытках сблизиться с нами. Хватая за руки, он долго и нудно набивался к нам в друзья...

Вскрыв посылку, помимо других вещей, старший лейтенант обнаружил в ней бутылку превосходного армянского коньяка. Было также приложено письмо невесты с поздравлением моего друга с днём рождения. Признаюсь, что настоящего коньяка мы не видели уже много месяцев, в животах заурчало, и наше воображение заработало. Согласно морской диспозиции, напрашивался вариант номер два. Во-первых, комсорг утверждал, что хотел бы быть нашим другом. А это, по нашим понятиям, стоило бутылки коньяка. Во-вторых, старших офицеров и стукачей в обозримом физическом пространстве не наблюдалось. Воспользовавшись моментом, я намекнул ему, что и событие-то благое, и рассчитывать на нашу порядочность он тоже может. Последовал совершенно неожиданный для нас ответ. Долг военно-морского офицера обязывает его разбить бутылку. Звучало это довольно фальшиво, учитывая то, что я о нём знал. Было очень жалко бутылку. Это чувство сложно передать тому, кто не бывал в нашей ситуации. Выхода не было, и мы приготовились к похоронной процедуре. В продолжение он скороговоркой сообщил, что в данный момент он занят и разобьёт эту бутылку самостоятельно, чуть позже. Сомневаться в его офицерской чести не хотелось, кроме того, нежелательно переходить границы законов субординации. Нам ничего не оставалось, как покинуть рубку дежурного.

На следующий день выяснилось, что бутылка нашего армянского коньяка мирно почивает в комсомольском сейфе, в каюте комсорга. Выяснилось еще одно обстоятельство. Вестовой старпома на офицерском камбузе слышал, как наш старлей приглашал офицеров с жёнами к себе на квартиру в воскресенье на день рождения. В продолжение он похвастался, что ему прислали бутылку хорошего армянского коньяка.

Собравшись на камбузе вчетвером, мы обсудили ситуацию. Она была признана в высшей степени нахальной и наглой. Мне, как стратегу с нестандартным мышлением, поручили срочно разработать рабочий вариант операции восстановления справедливости и технологии мщения.

На следующий день после вечерней поверки, когда комсорг отбыл на берег, подготовившись и вооружившись всем необходимым, мы начали операцию. Открыв его каюту, а затем и сейф, извлекли бутылку. Аккуратно, не повредив заводскую пробку, отлили около трёх граммов коньяка в приготовленную пробирку. Затем разлили остальное содержимое бутылки в четыре стакана и провозгласили тост за здоровье именинника и его заботливой невесты. На очереди была месть. Каждый из нас по очереди опорожнился в бутылку. Наш химик сравнил цвет оригинального коньяка в пробирке с содержимым бутылки. Затем он добавил приготовленные заранее химикаты, доведя цвет содержимого бутылки до оригинала. Наконец, поколебавшись, он перелил оставшийся коньяк из пробирки обратно — для запаха, как он сказал, и для букета. Мы закрыли, опечатали сейф, замели следы и пошли спать. В понедельник, на подъёме флага офицеры вели себя довольно необычно. Они странно ухмылялись, глядя на нас. Появился комсорг» Он вёл себя как чумной. Ходил и заглядывал всем в глаза. Ко мне он подходил чаще всех. Его словно магнитом тянуло. На построении, стоя в полуметре, он буквально впивался мне в глаза, высматривал в них ответы на какие-то мучащие его вопросы. Он пытался что-то прочесть в моих глазах, но тщетно. От него сильно несло перегаром. Много я бы дал, чтобы хоть одним глазом подсмотреть, что же произошло в тот вечер. Это был фактически мой последний диалог с комсомолом и его лидерами.

Моя военно-морская служба продолжалась.

В Гремихе был свой ад. А при нём свой сатана. Ад назывался гауптвахтой, и сатаной служил старшина гауптвахты. Собственно говоря, ничего особенного там не было. Она представляла собой бетонную коробку с тюремными камерами, врытую в вечную мерзлоту. Камеры рассчитаны на 7–8 арестованных в мирное время. Я не помню, чтобы там находилось меньше, чем 35–40 арестованных одновременно. Камеры днем пустовали. Кроватей не было. После отбоя в стенах закреплялись «самолёты» в несколько этажей. Получались горизонтальные перекрытия из досок, напоминающие известные фотографии, снятые в Освенциме. Когда открывалась дверь камеры, видны были три этажа лежащих друг около друга голов. Два взаимодополняющих элемента превращали это место в ад: старшина и холод.

Старшина был садист с инициативой. Он хорошо знал устав и инструкции, используя их абсурды для того, чтобы мучить людей. В инструкции было сказано, что топить камеру надо один раз в день. Он и топил. Дрова сгорали быстро. Печка становилась холодной уже через полчаса. Температура в камерах держалась под -30 градусов мороза практически целую ночь.

На корабельных и внешних работах матросам выдавалась нестандартная тёплая одежда — тулупы, спецпошивы и валенки. По уставу такая одежда не существовала. На гауптвахту же принимали по уставу — шинелька, роба, одна пара белья и сапоги. Особенно беспокоило старшину — не пропустить бы кого-то со второй парой белья и вторыми портянками. Одеяла не полагались. В этой одежде мы работали и спали. Рано утром в 30–40 градусный мороз начиналась физзарядка. Форма одежды на ней — по пояс раздетые. Старшина одетый в огромный тулуп, уже стоял на середине плаца. Нас, полуголых, выстраивали вокруг него. Подавалась команда: «По кругу лягушкой марш!» Мы начинали скакать вокруг старшины на карачках. Он вслух комментировал качество нашей скачки, напоминал нам, что мы — бесправные рабы. При этом, не забывая через слово помянуть нашу мать. Ему подвывала вьюга. А мы, про себя, проклинали Советскую власть и ту мать, которая родила этого подонка.

На базе был также «бог и его наместник». У «бога» существовало даже звание — контр-адмирал. Это — Певзнев, командир базы, полновластный властитель всего, что находилось в Гремихе. Он любил женщин. А поскольку их находилось здесь не так много, то все, имеющиеся в наличии, состояли в его гареме. Флотскому люду были известны два способа мобилизации в гарем новых женщин, приехавших в Гремиху. Это, большей частью, супруги молодых лейтенантов, которые сдуру повезли своих юных жен за собой.

Способ первый — командир базы, прогуливаясь по единственной улице в Гремихе, встречает молодую счастливую пару. «Лейтенант, представьте меня, пожалуйста, вашей жене. Спасибо. А теперь — кругом и шагом марш в казарму! Жена остаётся».

Если же эта молодая женщина не проникалась страстью к адмиралу и не соглашалась разделить с ним ложе и, тем самым, положить себя на алтарь офицерского братства, то применялся способ второй, более прозаичный и простой: семью молодого офицера немедленно переселяли в квартиру, где дуло во все щели. Без воды и других удобств. Когда же молодой лейтенант приходил выяснять ситуацию, ему сразу же напоминали, что в уставе записано: «Военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения военной службы», и рекомендовали прислать свою молодую жену к адмиралу для более «детального ознакомления с уставом внутренней службы». Сопротивления хватало максимум на две недели. Затем молодожены торжественно перевозили свои вещи на новую квартиру.

В мою бытность был один лейтенант, который проявил настойчивый эгоизм и упорно не хотел делиться собственностью. Более того, он пытался жаловаться и привлечь на свою сторону советскую власть. Ему вежливо объясняли, что, во-первых, советская власть в Гремихе — это адмирал. Во-вторых, это естественная компенсация за самопожертвование старшего по службе, уже много лет оторванного от «Большой земли». Строптивый лейтенант оказался в сложном положении ещё и потому, что связь с «Большой землёй» поддерживалась всего один месяц в году. Не сумев пережить одну холодную зиму, как требовалось от них уставом, они с женой сдались через пару месяцев. Надо отдать должное адмиралу, что сам-то он не был эгоистом. У него даже присутствовали здоровые элементы коммунистического сознания. Он охотно делился своими женщинами (чужими жёнами) с друзьями.

«Наместником бога» на земле служил комендант базы — майор, с другим хобби и другими наклонностями. Он, видимо, был слаб по мужской части и поэтому сосредоточил свою энергию на