мимикой и жестами показывал моей матери: «Давай покурим». Прихватив бокал, мать устремилась на улицу:
— Я скоро.
Минуты две спустя за ней последовала Георгина.
Расплачиваясь по счету, я обнаружил, что Уркхарт добавил лишние строчки: свет, отопление, обслуживание, специи, молоко, сахар, яблочный соус. Я возмутился, но Уркхарт заявил:
— Это мои дополнительные расходы. Здесь не благотворительное заведение.
Скрипнув зубами, я заплатил, и, маневрируя между столиками, вывез отца наружу. Георгина, мать и Фэрфакс-Лисетт сидели у обогревателя и хохотали как сумасшедшие. Завидев нас, они прекратили смеяться.
— Адриан, хорошие новости, — обратилась ко мне Георгина. — Хьюго предложил мне работу в качестве его личного ассистента.
Фэрфакс-Лисетт поднялся, пригладил свою лохматую шевелюру и протянул мне большую коричневую ладонь:
— Слыхал насчет вашей простаты, Моул, ужасно жаль. Э-э, надеюсь, вы не обидитесь, если я позаимствую вашу жену на три раза в неделю?
— И что она будет у вас делать три раза в неделю? — холодно осведомился я.
— То да се, пятое-десятое, — засмеялся Фэрфакс-Лисетт.
— Она будет помогать ему управлять имением, — встряла мать.
— Мы открываем поместье для туристов и прочих бродяг, — шутливым тоном сообщил Фэрфакс- Лисетт.
— Но, Георгина, — сказал я, — ты же ненавидишь домашнее хозяйство.
— При чем тут хозяйство? Я буду личным ассистентом Хьюго, — горделиво ответила Георгина, — советником по маркетингу и организатором приемов и празднеств.
И я вдруг увидел, будто наяву, мою жену и Фэрфакс-Лисетта на ступеньках, ведущих к резной входной двери его дома, похожего на дворец. А мимо цокает пони с Грейси на спине.
Пока мы брели по грязи обратно к дому, Георгина с матерью обсуждали, какую одежду необходимо прикупить моей жене для новой работы.
— В идеале, — размечталась Георгина, — хорошо бы костюм от Вивьен Вествуд с жакетом, присборенным на талии, и юбкой-карандашом.
У матери перехватило дыхание:
— Но, Георгина, это же сотен пять, а то и больше.
— О, ничего страшного. Мне выдадут субсидию на одежду. Хьюго сказал, что я, как представитель Фэрфаксхолла, должна максимизировать свои активы.
Почему любая перемена в жизни сопровождается покупкой новых шмоток? Неужто они не слыхали китайской пословицы «Остерегайся всего, что требует новой одежды»?
Георгина приступает к работе во вторник.
Утром жена подвезла меня до больницы. Затем она поехала на вокзал, чтобы сесть на поезд до Лондона, а потом на такси отправится в «Селфриджс», где она накупит себе обновок.
Салли вернулась. Сказала, что брала больничный на один день — ей надо было пережить разрыв с Энтони.
Я попытался ее развеселить:
— А вы видели свое разбитое сердце на рентгенограмме?
К моему удивлению, она обиделась и больше не разговаривала со мной, только коротко давала указания. После процедуры я извинился, сказал, что у меня и в мыслях не было смеяться над ее рухнувшими отношениями с Энтони. Она приняла мои извинения. Впредь я буду с ней осторожнее. Хотя, на мой взгляд, Салли не производит впечатления чувствительной натуры. Она худенькая, но жилистая.
Бернард Хопкинс нанял фургон с водителем, вознамерившись очистить от книг какой-то дом в университетском районе Лестера. Он заверил меня, что «в этой куче отбросов непременно сверкнет чистое золото».
Дневник, как я
Когда Шарон вышла на кухню готовить сыну его любимую еду — полный английский завтрак, — я спросил:
— Как там, Гленн?
Он потупился:
— Не хочу об этом говорить, папа. — И задал вопрос мне: — Зачем,
Я объяснил, что талибы — религиозные фанатики, жаждущие управлять страной согласно суровым исламским законам, а это означает: никакого образования для девочек и запрет на музыку, модные стрижки и бритье.
— Проблема в том, папа, что талибы и обычные афганцы выглядят совершенно одинаково, и ни те ни другие не любят нас, солдат. А чего еще от них ждать, если янки бомбят их свадьбы и все такое.
В комнату заглянула Шарон с известием: она сожгла сосиски, поэтому завтрак запаздывает.
Как она умудрилась сжечь сосиски, стоя над плитой и крепко вцепившись в ручку сковородки? Я не ясновидящий, просто Шарон оставила дверь на кухню открытой. Шарон всегда была толстой, но теперь она приближается к совсем уж нездоровой тучности. Еще год-два, и она не протиснется в дверной проем, придется вызывать пожарных, чтобы извлекли ее из дома. Глядя на нее, я не мог поверить, что когда-то у меня с этой женщиной был секс, а мое сердце начинало учащенно биться, стоило мне ее завидеть вдалеке. Я даже сочинял стихи, посвященные ей, и оставлял их на ее подушке. Сейчас она в самом разгаре очередного катастрофического романа с парнем по имени Грант Макналли. Он моложе ее, и у него условный срок за кражу бараньей ноги из «Альди», где все продается с хорошей скидкой.
Шарон оправдывала Гранта плаксивым тоном:
— Он всего лишь хотел накормить свою семью. На работу его никто не берет.
Помяни черта… Над нашими головами раздался грохот (Шарон положила ламинат по всему дому), и перед нами предстал последний «отчим» Гленна, почесываясь и щурясь на дневной свет. Он был в мятой майке и длинных трусах. На бицепсах Гранта красовалась буквенная татуировка: «Бритни, Уитни, Кельвин и Каин» — очевидно, имена его детей, которых у него отобрали.
— Ты рано сегодня, Грант, — залебезила Шарон. — Мы тебя разбудили?
— Угу, — промычал Макналли, — я услыхал типа голоса и больше не смог уснуть. Чайник поставила?
