— Все, кто мог угодить в Плетцензее, уже угодили туда. Вы всерьез считаете, что и после второй волны арестов найдутся желающие восходить на все тот же эшафот?

— Но ведь не можем же мы и в самом деле сидеть сложа руки! Война вот-вот завершится.

— Вот и пусть завершается. Возможно, даже под стенами Берлина. Но только пусть она завершается солдатами, на поле брани, а не в кабинетах путчистов.

— Вы произносите эти слова, адмирал, как приговор самому себе, — процедил полковник.

— Вполне допускаю, что именно так они и прозвучали.

— Именно так, — неожиданно побагровел Крингер, поняв, что в роли бунтовщика выступает сейчас только он. Будь адмирал сообразительнее, он даже приказал бы своему офицеру арестовать Крингера, чтобы затем предъявить фюреру в качестве доказательства своей лояльности. Но, к счастью последнего, так далеко адмирал заходить не собирался. Наоборот, запоздало вспомнив об обязанностях хозяина дома, он вновь наполнил коньяком рюмки.

— А ведь адмирал нрав, — неохотно включился в их диалог Франк Брефт и, не дождавшись тоста, опустошил свой коньячный прибор. — Судьбу Гитлера, как и Германии, теперь уже будут решать те, кто пройдет по руинам Берлина через изрытую окопами Европу.

— Еще полчаса назад вы, фрегаттен-капитан, были иного мнения, — огрызнулся Крингер.

— Но ведь еще полчаса назад мы не сидели в «каюте адмирала» и не слышали мнения самого адмирала. К тому же на столе не было бутылки прекрасного французского коньяка, появление которого всегда резко меняет ход моих сумбурных соображений.

— Ну, если ваши взгляды определяются букетами французских коньяков… — оскорбленно поджал губы Крингер, — тогда мне, пожалуй, стоит помолчать. Дабы не выглядеть человеком, провоцирующим вас на очередное богонеугодное дело.

— Фюреронеугодное, полковник, — ухмыльнулся Брефт. — Так будет точнее.

— …Вот вам и ответ на то, почему все наши заговоры против фюрера, сколь бы мудрено они ни были составлены, в конечном итоге завершаются полным провалом, — заключил полковник, считая таким образом, что тема исчерпана. — Мне очень жаль, господа, очень жаль!

Адмирал и фрегаттен-капитан отвели от него взгляды и благоразумно промолчали.

…После нескольких минут угрюмого, многозначительного молчания Канарис вдруг настороженно прислушался. Снизу донесся звон колокольчика, но он решил, что это явилась подруга Амиты. Как раз в это время она обычно и появлялась. Но еще через минуту воцарившегося в комнате молчания дверь распахнулась, и на пороге возникла сама Амита Канария. Мужчины ожидающе уставились на нее, сразу же обратив внимание, что она бледна и крайне встревожена.

— Что там у вас стряслось, Амита? — как можно спокойнее, сохраняя достоинство, почти высокомерно спросил адмирал.

— Там, внизу!.. — пролепетала она, поражая Канариса видом своего перекошенного от испуга лица. — Они уже здесь, они пришли!

— Кто «они»?

— Генерал Шелленберг и еще кто-то.

— Шелленберг?! — полушепотом уточнил Брефт, с нескрываемым ужасом глядя на адмирала.

— Не слишком ли рановато они явились? — рванул кобуру пистолета полковник. — У вас в доме есть какое-то оружие, адмирал? — решительно поинтересовался он. — Кроме вашего пистолета, конечно.

— Уж не собираетесь ли вы устраивать здесь стрельбу?

— Решать прежде всего вам, — напомнил ему Крингер. — Лично я могу делать вид, что ничего не происходит.

В ответ Канарис лишь великодушно пожал плечами:

— Значит, я не ошибся, этим человеком действительно оказался Вальтер… — глухим, подавленным голосом молвил он.

— Да-да, это Шелленберг, — подтвердила Канария, — и с ним еще какой-то офицер. Тоже в форме СС.

— Совершенно непредвиденный визит, господа, — поднялся Канарис. — Он пытался взять себя в руки, но у него это не получалось.

— Просто так, без звонка, генералы от СС визиты не наносят, — буквально прорычал фрегаттен- капитан и, подхватившись, метнулся сначала к одному окну, затем ко второму. Сейчас он был похож на разъяренного волка, пытающегося любой ценой вырваться из западни.

Зато полковник Крингер сидел теперь, сохраняя внешнюю невозмутимость. И Брефту трудно было понять, то ли он пытается делать вид, что неожиданный, необъявленный визит Шелленберга к адмиралу его действительно не касается, то ли решил продемонстрировать присутствующим, что такое настоящая прусская выдержка. Но именно он, сохраняя все то же спокойствие, неожиданно спросил:

— Так что там, за стенами дома, происходит, фрегаттен-капитан? Ваши предположения?

— Оцепления вроде бы не видно, и все же чует мое ржавое сердце, что Шелленберг прибыл с арестом. А если это так, — Брефт достал из подмышки пистолет, взвел курок и положил его теперь уже в правый карман брюк, — тогда придется с ним объясниться.

— Только без этого, без пальбы, — мрачно предупредил его Канарис. — Если и пришли, то за мной.

— И что же, вы так и дадите себя арестовать?! Покорно, как все остальные, пойдете на эшафот?

— Я сам распоряжусь своей судьбой. Вы же ведите себя как невинные гости. Попытаюсь дать вам возможность уйти.

— Ну уж нет, адмирал! Эсэсовцам я вас так просто не отдам. Этих мы прикончим, от остальных уйдем. Проверьте оружие, полковник. Что вы смотрите на меня, словно с похмелья?

— Я тоже не намерен устраивать здесь пальбу, — спокойно ответил Крингер. — Любая попытка сопротивления только навредит адмиралу.

— Что же вы в таком случае намерены делать?

— Для начала следует выяснить намерения этих двух господ.

— Разве они все еще не ясны?

— Прекратите, Брефт, — прохрипел Канарис, не в силах совладать со спазмом гортани. — Я найду иные способы защитить себя, законные.

— Не травите якорь, адмирал. Для заговорщиков законных способов не существует. На то они и заговорщики. По крайней мере, так считают в гестапо.

— Брефт прав, адмирал, — вдруг чувственно положила руки на лацканы кителя своего патрона Амита. — Их всего двое. Вам нужно бежать.

— Ступайте к ним, фрау Амита, — чужим, не терпящим возражения голосом повелел он, — и скажите, что через две минуты адмирал Канарис сможет принять их.

— А лучше — послать их к черту, — со слезами и все той же, такой знакомой, несбыточной надеждой в глазах молвила испанка, — и сейчас же бежать на Канары.

В ответ Канарис лишь грустно улыбнулся: «Какая неистребимая наивность: бежать на Канары!»

Первое, что отметил про себя Шелленберг, — адмирал, казалось, ничуть не удивился их появлению. Он словно бы знал, что «его время» наступит именно сегодня и что придут именно они.

Несмотря на июльскую теплынь, флотский китель Канариса был застегнут на все пуговицы. Худощавое, бледноватое лицо сохраняло то особое спокойствие, которое в подобной ситуации невозможно изобразить и которое даруется вместе с прирожденным мужеством и выработанным с годами риска особым флотским хладнокровием.

— Вы имеете право упрекнуть нас, господин адмирал, в том, что мы явились без предварительного звонка, — вежливо склонил голову Шелленберг.