заочно и один год в стационаре), я был убежден, что работа в школе самая интересная и увлекательная.
С большой теплотой вспоминаю о Полтавском педагогическом институте, который окончил, о преподавателях педагогики, литературы, истории. Здесь педагогика была не засушенными выводами, а живым, ярким рассказом об искусстве воспитания, о методах воздействия на сознание и чувства. Здесь научили меня любить слово. Никогда не забуду, как мы писали в институте сочинения о вечерней заре и январской метели...
Окончив факультет языка и литературы, я с волнением переступил порог средней школы. Занимаясь со старшими воспитанниками, в то же время не мог жить без малышей; был вожатым в одном из отрядов, помогал старшей пионервожатой, ходил с детьми в туристические «походы.
И вот теперь, раздумывая о работе педагога, прихожу к выводу: дети тянутся к тому, кто сам тянется к ним, не может жить без них, находит счастье и наслаждение в общении с ними. В первые годы педагогической работы я, конечно, не задумывался над этой закономерностью, меня просто радовали дети. Как кончался учебный год, вместе с ними отправлялся в поход — в поля, леса, на берег реки. Для меня было счастьем ночевать вместе с детьми под яркими южными звездами, варить кашу, рассказывать содержание книг, легенды, сказки. Наверное, и дети поэтому с удовольствием шли под знойными лучами солнца, несли тяжелые рюкзаки.
В летнее время многие малыши оставались без надзора (детских яслей и садов в те годы в селе не было); я собирал малышей, играл с ними, устраивал для них на берегу пруда что-то похожее на нынешний самодеятельный пионерский лагерь.
Подросткам хочется поехать летом в «морское путешествие»— плыть на лодке'через пруд в реку, высадиться где-нибудь на «необитаемом» острове... Я только теперь догадался, что эту мысль внушил им сам, а тогда мне казалось, что она возникла у них независимо от моих рассказов. Но лодок у нас не было, и вот я с самого начала учебного года коплю деньги, весной покупаю у рыбаков две лодки, третью купили родители, и наша
флотилия уходит в плавание. Может быть, кто-нибудь подумает, что автор хочет выдать все эти факты за его исключительную заботу о детях. Нет, лодки покупались потому, что мне хотелось доставить радость детям — детская радость была для меня самым большим счастьем.
Меня интересовал каждый ребенок: хотелось узнать, чем он живет, что его волнует и интересует, какие у него радости и невзгоды. Круг моих друзей с каждым днем расширялся, моими друзьями и, как понял позже, воспитанниками становились н те дети, которых я не учил на уроках.
Как преподавателю языка и литературы, мне поручили организацию литературного кружка. Дали брошюру с методическими указаниями, но с самого начала все пошло не так, как рекомендовали указания. Я стал читать детям свои стихи. Конечно, не собирался пробудить у ребят поэтические способности, но как-то само собой получилось, что вокруг меня создалась группа юных поэтов и любителей художественного слова.
В тихие весенние вечера, в ясные солнечные дни по воскресеньям и праздникам мы шли в поле, на берег пруда, в дубраву, садились где-нибудь на лужайке и слагали стихи и поэтические описания того, что мы видели, слышали, о чем думали. Из стихов и рассказов составлялись сборники, которые мы называли литературным журналом.
У некоторых детей открылся настоящий поэтический талант. Помню, меня поразили стихи Алеши К. — в них рисовались целые картины. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что Алеша нь успевает по родному языку, не хочет решать задач на уроках арифметики... Все это казалось чудовищной нелепостью. Чем ближе я узнавал Алешу, тем больше убеждался, что нормальный человек не может быть неуспевающим. В каждом ребенке открывалась какая-нибудь способность, и у меня все больше крепло убеждение, что нет детей неспособных, бездарных, ленивых. У меня не было ни одного неуспевающего; в первые годы работы в школе очень удивлялся, что кое у кого из учителей дети не учат уроков, получают «неуды» («двойки), остаются на второй год в том же классе. Главное, что должно, мне казалось тогда, заставлять ребенка учиться, — это уважение к учителю, вера в свои силы, интерес к знаниям, жажда познания.
Мне хотелось как можно полнее удовлетворить разнообразные интересы и стремления детей. Другими словами, хотелось, чтобы детям было интересно жить и учиться.
В те годы страну волновали первые дальние полеты советских летчиков, далекие походы в Арктику, строительство новых городов в тайге. Мы с детьми не только писали стихи о героях, но и играли в путешественников и открывателей новых земель. На окраине села стояла заброшенная, полуразрушенная хата; мы устроили в ней нечто похожее на каюту парохода и назвали свой воображаемый корабль — «Северный Робинзон». Здесь мы читали книги о выдающихся путешественниках, рисовали карту наших воображаемых открытий.
Никогда не забуду осенних вечеров, когда за окнами шумел ветер, по стейлам — «иллюминаторам» нашего корабля стучали капли дождя, а мы, сгрудившись возле пылавшей печки, затаив дыхание, переживали удивительные приключения Амундсена и Миклухо-Маклая — пробирались вместе с ними во льдах Арктики и в тропических лесах. Зимой мы сооружали снежные домики и торосы — играли в челюскинцев.
Теперь, четверть века спустя, у той же полуразрушенной хаты (подремонтированной, но все же специально оставленной полуразрушенной) дети моих первых воспитанников играют в космонавтов. Дух романтики продолжает витать в комнате-каюте, по-прежнему в ней трещат дрова в печи в долгие осенние вечера. Я глубоко убежден в том, что нельзя воспитывать детей без романтики, без той семейно-дружеской обстановки, в которой они могут встречаться с учителем в таких вот уголках, как наш «Северный Робинзон».
Первые годы работы в школе (до назначения директором) были для меня годами счастливого, хотя нередко и горестного, тяжелого, открытия тех сокровенных уголков детской души, в которых таится радость,* безграничная вера во взрослых, доверчивая готовность открыться взрослому, но также и другие, противоположные черты — настороженность, недоверие, боль, обида, озлобление, нарочитая строптивость, упорство. Меня изумляло многогранное, иногда совершенно неожиданное преломление горя, а нередко и злобности в детских сердцах. Я убедился, что самое страшное в жизни и больше всего требующее любви, ласки, заботы, внимания, добра — это искалеченное, изуродованное детское сердце. Передо мной прошло несколько жизненных судеб, заслуживающих того, чтобы о каждом ребенке написать книгу: Коля Г., на глазах которого произошло убийство; Оксана X., не знавшая ни отца, ни матери, выросшая у дальней родственницы, которая не только помыкала девочкой, но и прививала ей бесчеловечные взгляды на жизнь; Витя Км выросший в семье кулака, впитавший привычки человеконенавистнической морали; Надя 3., «ничья» девочка, подкидыш, избравшая защитой от насмешек озлобленность, настороженное недоверие...
К этим детям, как и к другим таким же, обиженным судьбой, меня влекла простая человеческая жалость. И уже в первые два года моей работы в школе многие из таких трудных детей стали моими друзьями.
Итак, к моменту назначения директором школы я был уже глубоко убежден в том, что воспитание лишь тогда становится реальной силой, когда оно основано на вере в ребенка. Без веры в ребенка, без доверия к нему вся педагогическая премудрость, все методы и приемы обучения и воспитания рушатся как карточный домик. Кроме того, чтобы ребенок поверил в свои силы, привык никогда не отступать перед трудностями, он должен верить в своего воспитателя, видеть в нем не только образец, но и поддержку, помощь.
Общение учителя с детьми во время занятий — лишь часть воспитательной работы. Образование ребенка, его духовное развитие, формирование его нравственного облика — все это зависит во многом от работы, которая проводится в свободное от учения время, не регламентируется расписаниями и распорядком. Учитель лишь тогда воспитатель, когда он организатор и руководитель коллективов, в которых проходит духовная жизнь детей, осуществляются нравственные отношения между ними. Уже в те годы жизнь убедила меня, что пионерский и комсомольский коллектив — могучее средство воспитания гражданина-борца.
Комсомольская организация класса, где я был воспитателем, в 1938 г. взяла обязательство вырастить на гектаре урожай пшеницы в 3 раза выше, чем тогда обычно выращивалось в колхозе. Этот труд наш имел
