красноречивой, чувствовалось, что «польский вопрос» был центральным в его политике и что он принимал его близко к сердцу. Он заявил, что Россия «резко изменила своё отношение» к Польше, которая веками была её врагом и в которой отныне она хотела видеть друга. Но для этого необходимо было выполнить некоторые условия. «Польша, — сказал он, — всегда служила немцам коридором для нападений на Россию. Этот коридор нужно перекрыть, и перекрыть его должна сама Польша». Для достижения этих целей перемещение границ на реки Одер и Найзе могло стать решающим, с этого момента польское государство становилось сильным и «демократическим». Поскольку, как заявил маршал, «государство не может быть сильным, не будучи демократическим»[548].

…Я смог поприветствовать этот прекрасный полк — единственные вооружённые силы Запада, сражавшиеся на русском фронте, — и познакомиться с каждым из них, столь доблестно служившим делу победы. Я воспользовался их личным присутствием, чтобы наградить многих из полка, а также русских генералов и офицеров, приехавших с фронта по этому случаю[550] .

Сорок человек русских — народные комиссары, дипломаты, генералы, чиновники высокого ранга, — все в блестящей военной форме, собрались в зале Кремля, куда вошла и французская делегация. Присутствовали также посол Соединённых Штатов и британский поверенный в делах. Мы поднялись по монументальной лестнице, вдоль которой висели те же картины, что и при царе. На них были изображены ужасающие сюжеты: битва на Иртыше, Иван Грозный, убивающий своего сына, и т.д. Маршал пожал всем руки и провёл гостей в обеденный зал. Стол ослеплял немыслимой роскошью, был подан потрясающий обед.

Сталин и я сидели рядом и урывками переговаривались… Наш разговор касался военных действий на настоящий момент, жизни, которую мы оба вели при исполнении наших обязанностей, нашей оценки врагов или союзников. О договоре речь не шла. Правда, маршал равнодушным тоном спросил, какое впечатление произвели на меня люди из Люблинского комитета, на что я ответил, что они показались мне действенной организацией, но никак не выразителем надежд и чаяний свободной Польши. Сталин вёл прямые и простые разговоры. Он старался казаться простым человеком с зачатками культуры, произнося по поводу сложнейших проблем суждения, полные нарочито примитивного здравомыслия. Он ел всё подряд и много и наливал себе по полному бокалу крымского вина, перед ним ставили всё время новые бутылки. Сквозь маску добродушия в Сталине был виден беспощадный боец. Впрочем, русские, сидевшие вокруг стола, были напряжены и внимательно за ним наблюдали. С их стороны в отношении Сталина читались явные подчинение и страх, с его — молчаливая и бдительная властность, такими виделись со стороны отношения главного советского политического и военного штаба с этим руководителем, по-человечески одиноким[551].

Тридцать раз Сталин поднимался, чтобы выпить за здоровье присутствующих русских[553]. Каждый раз он поднимал тост за одного из них. Молотов, Берия, Булганин, Ворошилов, Микоян, Каганович и т.д., народные комиссары, были первыми, к кому обратился маршал, которого здесь называли Хозяин. Затем он перешёл к генералам и чиновникам. Говоря о каждом из них, Сталин с пафосом указывал на его заслуги и его должность. При этом он постоянно превозносил величие России. Например, он восклицал в адрес командующего артиллерией: «Воронов! За твоё здоровье! Ведь ты отвечаешь за развёртывание на полях сражений наших артиллерийских установок. Благодаря этим установкам мы крушим врага вдоль и поперек по всей линии фронта. Давай! Смелей со своими пушками!» Обращаясь к начальнику штаба Военно-морского флота: «Адмирал Кузнецов! Не все знают, на что способен наш флот. Потерпи! Однажды мы покорим все моря!» Окликнув авиаконструктора Яковлева, разработавшего прекрасный истребитель «Як»: «Приветствую тебя! Твои самолёты прочесывают небо. Но нам нужно ещё больше самолетов и ещё лучше! Тебе их делать!» Иногда Сталин смешивал похвалу с угрозой. Он взялся за Новикова, начальника штаба Военно-воздушных сил: «Ты применяешь в деле наши самолёты. Если ты их применяешь плохо, ты знаешь, что тебя ждёт!» Указывая пальцем на одного из своих помощников, он сказал: «Вот он! Начальник тыла. Его задача доставлять на фронт технику и людей. Пусть постарается как надо! А то повесим, как это у нас в стране принято»[554].

И хотя де Голль отказался сделать то, что нужно было руководству СССР, на атмосфере банкета это не сказывается. Сталин любезен, он шутит и непринужденно общается с главой Франции: «Ах, эти дипломаты, — говорит он, — такие болтуны! Чтобы заставить их замолчать, есть только одно средство: расстрелять их из пулемёта. Булганин! Принеси один!»[555]

Сталин показал прекрасную игру. Спокойным голосом он сделал мне комплимент: «Вы хорошо держались. В добрый час! Я люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими»[556].

Прощание вылилось, как это любил Сталин, в излияния. «Рассчитывайте на меня», — заявил он. «Если у вас или у Франции возникнет в нас нужда, мы разделим с вами всё вплоть до последнего куска хлеба». Внезапно, увидев рядом с собой Подзерова, русского переводчика, который присутствовал на всех переговорах и переводил все речи, маршал резко сказал ему с мрачным видом: «А ты слишком много знаешь! Очень хочется отправить тебя в Сибирь». Я вышел из комнаты со своими сотрудниками. Обернувшись на пороге, я увидел Сталина, сидящего в одиночестве за столом. Он опять принялся за еду[557].