дни ее не были больше такими длинными и темными, как прежде, она все время теперь жила в ожидании чего-то хорошего. С раннего утра она начинала прислушиваться, не идет ли Хайди, а когда девочка и в самом деле вбегала в дом, старушка всякий раз весело восклицала:

— Вот славно-то, опять к нам кто-то пожаловал!

И Хайди садилась у ее ног и болтала обо всем на свете, рассказывала все, что знала, чтобы доставить удовольствие старушке. Часы летели незаметно, и никогда больше бабушка не задавала дочери прежнего своего вопроса:

— Скажи, Бригитта, день еще не кончился?

Зато когда вечером за Хайди закрывалась дверь, она всякий раз восклицала:

— Подумать только, до чего же быстро нынче время пролетело, правда, Бригитта?

А дочь соглашалась:

— Да, и мне тоже так кажется, вот только недавно посуду помыла после обеда, а тут уж и вечер.

А старушка на это говорила:

— Благослови, Господь, эту девочку и Горного Дядю тоже. Девочка на вид здоровенькая, Бригитта?

— Она похожа на клубнику со сливками.

Хайди тоже привязалась к старушке, и когда она думала, что никто на всем свете, даже дедушка, не поможет ей прозреть, сердце девочки наполнялось печалью. Но старушка говорила, что с тех пор, как с ней Хайди, она куда меньше страдает от своей слепоты.

Каждый погожий день Хайди на санях приезжала к старушке. Дед, без долгих разговоров, всякий раз брал с собой молоток и другие инструменты и трудился, починяя лачугу Козьего Петера. И он не зря старался. Бабушка все чаще говорила, что теперь ночами ничего у них больше не стучит и что давно уже она так сладко не спала. И она всегда будет помнить доброе дело Горного Дяди и молить за него Господа Бога.

Быстро пролетела зима, и еще быстрее миновало лето. И вот близится к концу еще одна зима. Хайди все это время жила весело и радостно, как птичка небесная, с каждым днем все более радуясь приближению весны, когда в елях зашумит теплый фён и сдует снег. А там уж ясное солнышко выманит из земли синие и желтые цветы, и опять настанут счастливые дни на пастбище. Для Хайди ничего лучше во всем свете не было.

Девочке шел уже восьмой год. Она очень многому научилась у деда. Например, обращаться с козами она теперь умела не хуже, чем он, Лебедка с Медведкой бегали за девочкой как верные собачонки и громко блеяли от радости, едва заслышат ее голос. Этой зимою Петер дважды передавал Горному Дяде слова школьного учителя из Деревеньки, который настаивал, чтобы старик отдал внучку в школу. Возраст, мол, давно уже позволяет, ей следовало бы еще в прошлом году пойти учиться.

И оба раза Горный Дядя велел передать учителю, что ежели тому от него что-то нужно, то он всегда дома, к его услугам, но ребенка он в школу не пошлет. Петер все передавал слово в слово.

Когда мартовское солнце растопило снег на склонах и из земли тут и там проклюнулись белые подснежники, а ели за домом сбросили свой снежный груз и ветви могли опять весело качаться на ветру, Хайди упоенно носилась взад и вперед, не зная устали. От дверей хижины к хлеву, от хлева до ели, потом опять в хижину, к деду, чтобы доложить, как все обстоит на дворе. Потом тут же бежала обратно. Она никак не могла дождаться, когда же снова все зазеленеет и настанет наконец лето с травой и цветами.

Однажды солнечным мартовским утром, когда Хайди уже в десятый раз подбежала к порогу, она со страху чуть не упала, потому что перед ней вырос какой-то господин, старый, весь в черном. Он смерил ее серьезным взглядом. Но увидав, как она испугана, заговорил с ней очень ласково:

— Не бойся меня, я люблю детей. Ну, дай-ка мне руку, ты, должно быть, и есть Хайди? А где твой дедушка?

— Он сидит за столом и вырезает из дерева круглую ложку, — доложила Хайди.

Гостем оказался старый пастор из Деревеньки, прежде он хорошо знал деда, когда тот еще жил внизу и был его соседом. Пастор вошел в хижину и прямиком направился к старику, склонившемуся над своей работой.

— Доброго утра, сосед.

Дед изумленно поднял глаза, потом встал и ответил:

— Доброго утра, господин пастор.

И он пододвинул пастору свой стул.

— Ежели господин пастор не побрезгует голым деревом, то прошу садиться.

Пастор сел.

— Давненько я не видал вас, сосед, — проговорил он немного погодя.

— Да и я давненько не видал господина пастора, — отвечал дед.

— Я пришел сюда, чтобы кое-что с вами обсудить, — начал пастор. — Я полагаю, вы уже догадываетесь, с чем я пожаловал и о чем намерен говорить. И мне не терпится услышать ваш ответ.

Пастор умолк и посмотрел на Хайди, которая все еще стояла в дверях, внимательно разглядывая пришельца.

— Хайди, ступай-ка к козам, — распорядился дед. — Возьми немножко соли и жди меня там.

Хайди мгновенно исчезла.

— Девочке следовало еще в прошлом году пойти в школу, а уж в нынешнем непременно, — сказал пастор. — Учитель просил вас об этом уведомить, но вы не дали ему никакого ответа. Так как же вы намерены поступить с девочкой, сосед?

— Я не намерен посылать ее в школу, — отрезал дед.

Пастор удивленно посмотрел на старика, который сидел на лавке, скрестив руки на груди и всем своим видом показывая, что он непреклонен.

— Так что же вы хотите сделать из этой девочки? — спросил пастор.

— Ничего. Она растет и развивается вместе с козами и птицами, ей с ними хорошо, и от них она ничему дурному не научится.

— Но ребенок ведь не коза и не птица, это человеческое дитя. Согласен, от этих своих товарищей она не научится ничему дурному, однако она вообще ничему от них не научится, а учиться ей необходимо, время приспело. Я пришел к вам, сосед, сказать обо всем заранее, дабы вы могли за лето все обдумать и устроить. Это была последняя зима, которую ребенок провел без всяких занятий. Следующей зимой она будет ходить в школу, и притом каждый день.

— Этого не будет, господин пастор, — твердо отвечал дед.

— Вы и в самом деле полагаете, будто нет средства образумить вас, коль скоро вы намерены упорствовать в своем неразумии? — сказал пастор, начиная понемногу горячиться. — Вы побродили по свету, немало повидали и имели возможность многому научиться, а посему я ожидал от вас большей рассудительности.

— Так-так, — произнес старик, и по голосу его чувствовалось, что он уже не так спокоен, как прежде. — Неужели господин пастор думает, что зимой, ранним утром, в любой мороз и пургу я буду отправлять это хрупкое дитя в школу, куда ходьбы добрых два часа? А по вечерам, когда ей надо будет возвращаться, иной раз бывает такая буря, что от ветра и снега и задохнуться недолго? Так, по-вашему? А может, господин пастор вспомнит и ее мать, покойную Адельхайду? Она была лунатичкой, с нею часто случались приступы, так разве может ее ребенок, Хайди, все это выдержать? Меня к этому можно только принудить! А кому, спрашивается, это под силу? Да я его по судам затаскаю! Так что поглядим, можно ли меня заставить!

— Вы совершенно правы, сосед, — ласково проговорил пастор. — Разумеется, ребенок не может отсюда ходить в школу. Но я вижу, что это дитя вам дорого, а посему сделайте ради нее то, что вам давно