— Холодно, — поежилась Хани, когда они спустились вниз. — Холод-д-д-дрыга. Х-хол-л-лодрыга.
Она открыла рот, как курильщик, выпускающий кольца дыма, и выдохнула облачко пара. Неподалеку от них на платформе стояли двое темнокожих мальчишек и обменивались выразительными жестами. Один вытянул пальцы и отвел в сторону мизинец и безымянный. Другой присоединил к этим двум средний палец, так что указательный остался в одиночестве. Понаблюдав за ними, Алекс узнал эти движения, жесты первосвященников в Храме.
— Сделаешь мне одолжение, о’кей? — спросила Хани в вагоне, перекрикивая грохот. — Разложи это. — Она извлекла из сумки простенький коврик, размером фут на фут, в шотландскую клетку. — Подложи его, если увидишь свободное место. Не люблю садиться прямо на эти штуки.
Даже во время такой короткой поездки Алекс то и дело ежился оттого, как много людей вокруг обращали на нее внимание. Не успели закрыться двери вагона, как ее начали сверлить три пары глаз. Один парень сделал своему приятелю не вполне приличный знак на международном мимическом языке (оттопырил языком щеку). Девица неподалеку уловила краем глаза это движение, рот у нее непроизвольно открылся, она посмотрела туда-сюда по сторонам и наконец триумфально и нескромно пихнула языком себе в щеку. Потом выдала улыбку и снова уткнулась в свою книжку. Но ей явно не читалось. Она то и дело вскидывала глаза. И смотрела на ярко накрашенные губы Хани. И так далее.
Когда они вышли на своей остановке, сбившиеся в стайку школьницы вытаращили глаза, и одна из них припустила по лестнице, перескакивая через три ступеньки, только чтобы забежать вперед и посмотреть на них. На улице Хани купила посыпанный солью сухой кренделек. Откусила немного, и Алекс спросил:
— Как ты все это ощущаешь?
Она хотела что-то сказать, но потом пожала плечами и развернула гостиничную карту острова:
— Это в Чайна-тауне. В двух кварталах отсюда. Сейчас пойдем налево — да, точно налево. О’кей. — Она сделала пару шагов. — Алекс Ли хочет знать. Он хочет знать.
— Я хочу знать. Это ужасно? Любопытно. Просто какие это вызывает ощущения.
— Час от часу все любопытнее.
Она сунула руки в карманы и ускорила шаг, нарочно ступая по оставленным в снегу следам. Машин не было, только редкие прохожие.
— Ненавижу это, — сказала она наконец. — Ненавижу, точно ненавижу. Но это — судьба. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, но…
Они прошли мимо шахматистов (двое русских, три собаки), вдруг затеявших перепалку, и вслушались, пытаясь разобрать, о чем идет речь. Потом несколько минут шли молча. Откуда-то пахнуло тушеной уткой. У светофора Алекс привычно посмотрел направо и шагнул на мостовую. Хани схватила его за руку и тем самым спасла ему жизнь.
— Всякий раз меня с души воротит, — призналась она минутой позже, когда они переходили улицу. — Но мой рок в том, что, если никто не смотрит, я это замечаю. Замечаю — и чувствую… даже не знаю, как объяснить. Словно не в фокусе. Сама не своя делаюсь.
— Не своя?
— Ты спросил, и я ответила. Сама не своя. Как будто себя не ощущаю. Мерзопакостно как-то. Понимаешь?
На стене здания висела древняя реклама фортепиано. Нижний ее край располагался сразу над головой Алекса, и она уходила на много миль ввысь, куда-то к самой крыше, через край которой поглядывала вниз какая-то любопытная цапля. Реклама проявляет всю свою суть, когда весь товар уже продан, а эта оказалась особенно трогательной. Выцветшие, белесые буквы «Лейрд и сын» — роковой для них семейный бизнес.
— Смотри, классная штука! — произнесла Хани. Не поняв, что его заинтересовало, она показала на щит еще большего размера справа. Это была полноцветная фотография красотки. Она предлагала купить целый склад одежды. Ее колоссальные загорелые ноги простирались на длину гастрономического магазина, но не заслоняли от взгляда рыбий садок фитнес-центра, где люди шагали в никуда, бежали к бесстрастному стеклу.
— Вот что значит выйти на другой уровень, — уважительно промолвила Хани. — Делаешься как божество. Каждый день на твои сам-понимаешь-что пялятся полмиллиона человек. Машины сталкиваются, люди гибнут. И все из-за тебя. Эй, видишь? Вон та, красная? Вот эта дверь.
Алекс остановился и тупо посмотрел на дверь, потом на почтовый ящик. Корреспонденция всей его молодости провалилась в эту щель. Так много писем! Он превратился из юноши в мужчину, пока их писал. И теперь его переполняла печаль. Будь он один, повернулся бы и пошел прочь. Но рядом стояла Хани. Она подтолкнула его к табличке с перечнем помещений и их съемщиков: названиями больших и мелких офисов, мастерских художников и тьмой-тьмущей разных фамилий. Фамилия Краузер значилась под названием его должности — президент АОКА. Алекса все еще подмывало убраться восвояси, но не успела Хани позвонить, как дверь открылась сама собой, из нее выскочил мальчик — разносчик бакалеи, на ходу пересчитывая жалкие чаевые, и они юркнули внутрь.
— А что теперь? — захныкал Алекс, поеживаясь в вестибюле. Там было еще холоднее, чем на улице, — может, это нарочно подстроили, а может, они просто ждали, что здесь будет теплее.
— Теперь и есть теперь, — рассудила Хани.
Голос не умолкал две минуты. Наконец послышалось:
— Вы по-английски понимаете? Тогда проваливайте. Сматывайтесь отсюда. Идите подышите воздухом. Понятно? Из меня ни цента не вытянете.
— Но подождите! — повысила голос Хани, приблизив губы к самой деревянной двери. — Послушайте одну минуту. Если вы только… Мы ничего не хотим вам продать, мистер Краузер, и мы не занимаемся благотворительностью. Мы… это мой друг, Алекс, он просто хочет с вами поговорить, только и всего.
За дверью снова зазвучал тот же странный, хриплый и монотонный, голос, словно кто-то проигрывал на патефоне старую пластинку, на которую записано невыразительное чтение писателем собственной прозы:
— Еще раз повторяю: меня на слезу не возьмешь. Идите закиньте удочку в другом месте. Мой хороший совет: здесь немерено разных лохов обретается. Позвоните Кастелли. Он живет выше. На пятом этаже, где частные квартиры. Парень, Кастелли любит, когда к нему липнут. Ха!
— Мистер Краузер, не могли бы вы только…
— Валите отсюда куда подальше.
Послышались удаляющиеся шаги, потом звук льющейся воды, радио. Хани шагнула назад. Алекс занял ее место и нажал на кнопку звонка. Подождал немного и повторил еще раз свое полное имя. Вода перестала литься. Теперь послышались приближающиеся шаги, и Алекс снова почувствовал присутствие человека за дверью. Алекс повторил все, что знал о Краузере.
— Ладно-ладно, приятель, — оборвал его язвительный голос. — Сам знаю, кто я. Нечего меня учить, грамотный, не хуже тебя.
Но Алекс не замолкал:
— Раньше, в пятидесятые годы, если не ошибаюсь, вы были редактором ее сценариев… а после этого большей частью выступали в качестве ее представителя, ведь так?
— Ну-ну, слушаю. Ты прямо целый ходячий справочник.
И дверь открылась. Алексу пришлось, как в старом мультике, перевести взгляд на фут ниже, чем он ожидал, чтобы узреть лысую макушку президента Макса Краузера, расположившуюся где-то между его плечами и грудью Хани. И это бог всей здешней почты? На невыразительном лице доминировали массивные бифокальные очки в бледно-оранжевой оправе, цвета гаснущего телеэкрана. Полный, чувственный рот больше бы подошел человеку помоложе, тем более что его обрамлял жидковатый темный пушок. Застегнутая на молнию спортивная полотняная куртка, артистическое кашне, теннисные туфли. Животик, как подарок, который до срока скрывают от любимого племянника. При ближайшем рассмотрении он оказался не совсем лысым: на затылке легкими облачками вились серебристые волосики.
— Макс Краузер?
— Ступай в банк со своими россказнями, может, тебе за них наличку выдадут.
