В ванной его поджидала череда небольших трагедий. Он сразу чуть сознание не потерял от дурного запаха. Мусорное ведро куда-то подевалось. На полу валялась всякая всячина. Но Алекс, как истинный стоик, не бросился наводить порядок, а прошагал к зеркалу на туалетном столике. Дернул его на себя за металлическую ножку с такой силой, что оно едва не сломалось. Каким старым он стал, ужасно! Загадочно- независимое выражение лица, внушавшее всем уважение, куда-то подевалось. И сколько же времени прошло с тех пор, как он был мальчишкой? Несколько дней? Год? Десять лет? Как же его перекорежило!

Он показал зеркалу зубы. Они совсем пожелтели. Хорошо хоть, все были на месте. Он открыл пошире свои китапейские глаза (словечко придумал Рубинфайн — нечто среднее между «китайские» и «европейские»). Прикоснулся кончиком носа к холодному стеклу. Ну и что случилось? Глаза в порядке. От яркого света не болят. Сглотнул слюну — все нормально, без затруднений. Озноб не бьет. Поджилки от параноидального страха не трясутся, пальцы не дрожат. Стоило захотеть — и пенис его послушно набух. Втянул щеки — без проблем. Все действует, как предписано в книжках. Тошноты нет, и в ближайшие четыре часа его наверняка не вырвет, а дальше будь что будет. Самочувствие улучшается с каждой минутой. Он начал сбривать трехдневную щетину (неужто правда прошло три дня?). Закончив, обнаружил, что два раза порезался, и заклеил ранки пластырем.

Почистив зубы, Алекс вспомнил о неотложных делах — стоит ли выводить из себя домовладелицу? — и побрел обратно в спальню. Ему нужна была какая-нибудь тряпка, но до кухни — как до Бразилии. Пришлось взять наволочку и намочить ее угол в стакане с водой. Потом стирать отпечатки рук со стены. А может, это произведения искусства? Может, в них есть какой-то тайный смысл? Алекс отступил назад и посмотрел на неясные желтоватые контуры. Затем потер их еще. Нет, с искусством и рядом не лежало. Не то ощущение. А вот в спальне будто кто-то только что отдал концы. Алекс сел на краешек кровати и прижал пальцы к глазам, чтобы сдержать две готовые скатиться по щеке слезы. Что примечательно, мелькнуло у него в голове, что на самом деле удивительно, какой маленькой дозы ему хватило за глаза и за уши. Ведь чуть копыта не отбросил. Два — нет, скорее, три дня назад — он положил на язык таблетку, словно обычную карамельку. Подержал ее так десять секунд, как ему сказали, и проглотил. Впервые в жизни. Без всякой раскачки и разминки. И время для него остановилось, несколько дней и ночей пролетели как одно мгновение.

Официальное название — ЛСД. Уличное — суперстар. На какое-то время зелье подчинило себе все клеточки его организма. Но теперь его действие закончилось.

В коридоре он встретил Грейс. Она припала к полу, мстительно посверкивая глазами и вытянув хвост. На мордочке у нее краснела птичья кровь. В зубах она держала крыло. Алекс увидел, что жертвой пал не воробей, а какая-то цветастая, розово-голубая птичка. Можно было бы ее пожалеть, смастерить для нее домик, повесить на него крошечную табличку с надписью «Милости просим», как делают маунтджойские вдовушки. Но Алекс появился на месте трагедии слишком поздно. Когда Грейс выпихивали на улицу, часто некормленной, она становилась настоящей садовой террористкой. Не знала жалости ни к кому: за белками охотилась, словно за мышами, за попугаями — как за голубями. Алекс прощал ей кровожадность. И теперь поднял кошку с пола, чмокнул в мордашку, дерганул за хвост и толкнул вниз по перилам лестницы. Грейс заскользила, оставляя за собой кроваво-красные следы и птичьи внутренности. А его все еще не тошнило. Ха! Алекс посчитал это своей утренней Личной Победой номер три. Номер два — что сумел встать с кровати. А номер один — что пришел в сознание.

— Что-то у меня побаливает, вот здесь, — пожаловался Алекс стоявшему у входа молочнику.

Загорелая рука Марвина высунулась из белой манжеты. Почему-то Алексу представилась рука бродвейского танцовщика Билла Робинсона, которая тянется к малютке Ширли Темпл. Казалось, с улицы доносится какая-то музыка. Необычная, режущая слух.

— Где?

— Около почек.

Марвин ощупал спину Алекса. Пальцы у него были длинные и жесткие.

— Тихо ты там…

— Что бы это могло быть? Опухоль?

— Ты думаешь, могла вырасти опухоль?

Марвин пожал плечами:

— Вряд ли, братишка. Во всяком случае, не так сразу. Смотря что в эти колеса напихано. Просекаешь?

Алекс поправил пижаму и нахмурился:

— Понятия не имею, что там было, Марвин. Не в аптеке же их расфасовывают. Листовки не приложили. С составом и сроком годности…

Марвин успокаивающе повозил руками прямо у Алекса перед носом. Подкалывать и насмехаться он не привык. И вообще был душа-парень, какими и должны быть, как думал Алекс, темнокожие, которым в городе приходится несладко.

— Конечно, конечно. Нет ощущения, что мозги чешутся о череп? Или просто зуда в голове? — Марвин шагнул назад и деловито взял Алекса за подбородок.

Алекс совсем пал духом. Похоже, Марвин — эксперт еще тот. И мало радости, когда тебе с утра пораньше ставят диагноз.

— «Чешутся»?

— Тогда все в порядке. Может быть сильный зуд, но он только к лучшему. Иногда они кладут туда