связанного с убийством.

Рыцарь Джон покривился.

— Ты хочешь сказать, что не султан приказал тебе убить короля? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Если бы он хотел этого, то не послал бы вас. Вы все только мешали бы делу. Султану достаточно было бы послать одного меня. И зачем султану смерть короля, если по всему было видно, что он желал его возвращения в Палестину?

Тень растерянности промелькнула на лице рыцаря Джона. Он переглянулся с Блонделем, но тот ничего не мог сказать.

— Тогда кому нужна смерть короля Ричарда? — спросил Джон Фитц-Рауф.

И я ответил, глядя ему прямо в глаза:

— Смерть короля Ричарда нужна была мне, ибо я хотел спасти от смерти великого султана.

— Вот как… — пробормотал англичанин и уставился на меня уже не с грозным, а глупым видом.

— Если бы нам не удалось освободить короля, — продолжил я свое признание, — а надежд на это было немного, то великий султан предложил бы за него императору куда больший выкуп, чем способна дать королевская семья Плантагенетов… А может статься, что и семье Ричарда теперь выгодно его пленение. Разве вы можете это отрицать, мессир?

На мой вопрос рыцарь Джон только тяжело вздохнул, и я стал просвещать его дальше:

— А если бы великий султан задумал помогать королю Ричарду теперь, когда казна опустошена войной и многим очень не нравится заключенный договор, то и в Сирии, и в Египте стали бы вылезать из- под камней такие ядовитые змеи, с которыми уже не удалось бы справиться… Мне это известно даже лучше, чем султану… Но султан Юсуф все равно бы стоял на своем… Я хотел спасти великого султана, ибо служил ему верой и правдой… и любил его, как родного отца.

— Вот как… — снова недоуменно откликнулся рыцарь Джон.

А меня охватил озноб, и к горлу снова подкатили рыдания. Я с трудом сдержал их. Ибо с рыданиями надо было еще повременить.

— Но теперь все мои слова и замыслы не имеют значения… как и ваша присяга, мессир, — с твердостью, на какую хватило сил, сказал я англичанину.

— Почему? — нахмурился Джон Фитц-Рауф.

Большой выдержки стоило мне дать англичанину ответ:

— Потому что великий султан Египта и Сирии Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб, да будет с ним вечно благословение Аллаха, скончался сегодня ночью… Сегодня, в двадцать седьмой день месяца сафара пятьсот восемьдесят девятого года хиджры[129].

Лицо рыцаря Джона окаменело.

— Откуда тебе это известно?! — хрипло вопросил он.

— Я не сомневаюсь в кончине султана так же, как и в том, что сейчас с восточной стороны, над лесом, появятся два ворона, — сказал я ему, ибо эти вещие птицы уже давно летели перед моим внутренним взором.

Оба англичанина разом повернулись к востоку. Они вздрогнули, когда увидели черных вестников, и проводили их завороженными взглядами, пока вороны пересекали небосвод.

Этой передышки мне хватило, чтобы нащупать пальцами гибкое лезвие, скрытое в поясе, и разрезать путы, стягивавшие запястья и лодыжки. Я даже успел тихо подняться и отступить на несколько шагов.

— Болндель плохо обыскал меня, — подал я голос, когда вороны скрылись из виду.

Оруженосец короля обомлел и раскрыл рот, а рыцарь Джон схватился было за рукоятку меча, но успел сообразить, что будет выглядеть глупо, выставив свое оружие против тоненького лезвия длиною в ладонь.

— Если бы я лгал вам, то вы оба были бы уже покойниками, — сказал я им и с размаху швырнул свой кинжал в озеро.

Они следили за его коротким полетом с тем же завороженным видом, что недавно — за небесными вестниками.

— Можете выбросить туда же и мой арбалет, — посоветовал я им. — Он больше не понадобится.

— Он уже там, — в смущении признался рыцарь Джон.

Видя его растерянность, я решил окончательно прояснить его разум:

— Отныне вы свободны, мессир. Присяга исполнена. Вы можете возвращаться в Англию… и рассказать о местонахождении вашего короля. Поход окончен.

Рыцарь Джон долго смотрел на меня, потом перевел взгляд в пустые пасмурные небеса.

Мне показалось, что он простоял так не менее половины часа.

Наконец он опустил взгляд на воду, и на его лице появилась грустная улыбка.

— Не сердись, Дауд, на мои слова… — тихо проговорил он, — но если бы султан скончался раньше… немногим раньше… кое-кто из нас, наверно, избежал бы смерти… Вильям тоже мог остаться в живых…

На это я мог сказать только, что пути Господни неисповедимы.

— Это правда! — изрек Джон Фитц-Рауф.

И я на миг похолодел, ибо мне почудилось эхо последних слов великого султана.

Мы молчали весь день, хотя и продолжали держаться вместе. Блондель с опаской поглядывал то на рыцаря Джона то на меня, а самого рыцаря Джона, казалось, продолжали тяготить какие-то неразрешимые сомнения.

Когда мы отогрелись в одной из таверн, взгляд его вдруг просветлел.

— Блондель, ты поедешь в Англию! — приказал он оруженосцу короля. — Завтра же!

— А вы, мессир? — ошеломленно пролепетал тот.

Джон Фитц-Рауф посмотрел на меня, словно мы состояли с ним в неком тайном заговоре.

— А мне еще надо завершить свою службу султану, — сказал он, улыбаясь. — Ведь султан хотел иметь войско, состоящее из одних эмиров… Ведь так, Дауд?

— Да, великий султан хотел иметь такое войско, — подтвердил я, недоумевая не меньше Блонделя.

— Значит, у него будет такое войско, — заявил Джон Фитц-Рауф. — Не слишком многочисленное… Не слишком долговечное… Но уж что есть, то есть.

Кусок застрял у меня в горле. Мы с Блонделем ошеломленно уставились на нашего мессира. А он хитро прищурился и спросил:

— Так что, Дауд, не найдется у тебя пары лишних золотых монет для войска эмиров?

В полдень последнего дня месяца сафара английского рыцаря Джона Фитц-Рауфа было не узнать.

В глубинах христианских земель Священной Империи, посреди лесной поляны, покрытой инеем, возвышался на коне настоящий эмир, готовый ринуться в сражение. Да, рыцарь Джон в тот час ничем не отличался от грозного сарацина. На голове у него сидел великолепный белый тюрбан, увенчанный маленьким шишаком, и конец тюрбана был обернут вокруг лица англичанина. На нем были просторные белые одеяния с широкими рукавами и штанинами. Добротная кольчуга с круглым зеркальцем защищала его торс. Ноги были обуты в кожаные сапоги с загнутыми носами. С левой стороны, на алой перевязи, висела кривая сабля. Она висела так, как носят ее турки, то есть концом вверх. На левой руке рыцаря Джона красовался небольшой круглый щит, на котором было вычеканено арабской вязью имя султана, а в правой руке было зажато копье с желтым, султанским хвостом, притороченным к основанию острия.

Кое-что мы добыли в ближайшем городке, на улице оружейников, а шишак заказали у одного кузнеца. Одеяния нам всего час скроил и сшил один бойкий портняжка.

Можно было подумать, что англичанин собрался на веселый уличный праздник, для которого все одеваются необыкновенным образом и выставляют себя чудными иноземцами, демонами и чудовищами. Такой праздник мне довелось видеть во Флоренции. Эту выходку рыцаря Джона и вправду можно было считать веселой забавой, если бы смерть не казалась ее неминуемой развязкой.

Я не пытался отговаривать Джона Фитц-Рауфа от его безумного замысла. Что он решил, то решил. На то было его право. Отговаривать означало открыто усомниться в его рассудке или, напротив, отважном безрассудстве. Ничего, кроме гнева, нельзя было ожидать в ответ. Блондель тоже вовремя понял, что стоит за странным замыслом рыцаря Джона и не осмелился задеть его честь.