Удивленный невиданными почестями, сам халиф выехал поприветствовать гостя, осыпал его драгоценными подарками и даже облагодетельствовал новым, почетным именем — аль-Малик аль-Афдаль, что означает Добродетельнейший Король.

— Первые правдивые слова халифа, которые мне довелось услышать, сказаны по твоему поводу, отец, — заметил Юсуф, когда они остались в семейном кругу, за толстыми стенами — Истинно, мне еще не доводилось видеть человека, обладавшего большими добродетелями, чем ты, отец… и большей преданностью великому атабеку.

— Ты сам заговорил о преданности, — со вздохом проговорил Наим ад-Дин Айюб.

— Мне здесь очень трудно понять, что заставляет великого атабека усомниться в моей преданности, — признался Юсуф. — По моему велению во всех мечетях Каира поминают его имя в пятничных молитвах. А ведь Египтом пока что правят еретики.

— То-то и оно. — Его отец предупреждающе поднял перст. — До Халеба доходят разные вести… и разные слухи. Издали может показаться, что ныне ты весьма усердно служишь еретику.

— Если засеял поле сегодня, не предвкушай наесться хлеба завтра поутру. Так ведь говорит пословица, — заметил везирь Юсуф.

— Но ведь у тебя теперь достаточно сил… Великий атабек не понимает, почему этот немощный и трусливый юнец до сих пор сидит на троне. Я слышал, что после победы над неверными египтяне восхваляют тебя как героя. За чем стало дело? — продолжал задавать вопросы Наим ад-Дин Айюб, а его сын видел, что устами отца вещает сам атабек и самые каверзные вопросы еще впереди.

— Здесь не достаточно одного беглого взляда, — покачал головой везирь халифа аль-Адида. — Здесь не достаточно прислушиваться только к гомону толпы. Египет — это очень глубокий омут, и не сразу разглядишь, какие крокодилы в нем водятся. Да, отец, здесь все еще правит династия еретиков. Но эти еретики — возможно, с помощью самого Иблиса или духов пустыни — привели Египет к процветанию. Здесь в руках не только самого халифа, не только его придворных и у купцов, но и в руках тысяч ремесленников сосредоточено огромное богатство, и в нем заключена сила куда большая, чем в любом войске. Я вижу, я чувствую, что опорой своего благополучия египтяне вольно или невольно считают халифа, каким бы слабым и малодушным он ни был. Если сегодня я возьму приступом дворец халифа и опрокину его трон, завтра со дна омута поднимутся такие чудовища, с которыми мне не совладать. Великий атабек не видит этого омута из далекого Халеба, отец.

Некоторое время Наим ад-Дин Айюб сидел в раздумьях, пощипывая бороду.

— Кстати о богатстве Египта, — как бы невзначай проронил он. — Легко понять, почему великий атабек волнуется. Он мог бы вдвое увеличить свое войско и напасть на франков, уже не опасаясь предательских ударов в спину. Приходит пора джихада. Медлить не достойно…

— Отец, я тоже поклялся Всемогущему Аллаху вести джихад против франков! — невольно повысив голос, изрек Юсуф. — И я поклялся Всемогущему Аллаху изгнать франков из Палестины. Если бы Всемогущий Аллах не принял моей клятвы, разве Он оставил бы мне жизнь?

У добродетельного Айюба приподнялись брови.

— Ангел Смерти приходил ко мне, отец, — уже тихим голосом добавил Салах ад-Дин. — И когда я повторял клятву, он всякий раз отходил, чтобы забрать душу другого.

— Ты говоришь о доблестном эмире Ширку, твоем дяде? — осторожно спросил Наим ад-Дин Айюб.

— Я не видел, к кому Асраил удалился от меня в ту ночь, когда скончался везирь Ширку, — сказал Салах ад-Дин.

— Мы слышали, что доблестный эмир поддался роскоши и стал вести невоздержанную жизнь, не достойную правоверного мусульманина, — проговорил его отец, брат покойного Ширку, хмуро сводя брови. — Возможно, его постигло наказание… Но я хочу напомнить тебе, Юсуф, что великий атабек всегда являл собой пример благочестия, ясный и сверкающий, как ограненный алмаз.

— Несомненно, великий атабек аль-Малик аль-Адиль Нур ад-Дин Махмуд — самый благочестивый из всех правителей на землях Пророка, мир да пребудет над ним, — искренне подтвердил везирь халифа- еретика слова своего отца.

Действительно, в ту пору лишь один из правоверных властителей, Нур ад-Дин, вел почти аскетический образ жизни.

— Его сердце горит стремлением к джихаду. Всемогущий Аллах велит ему скорее продолжит дело отца, — настойчиво внушал своему сыну посланец атабека. — Если у тебя еще не достает сил сместить халифа, то у тебя должно хватить ума прибрать к рукам хотя бы часть несметных богатств. Тот же Шавар даже в пору своих неудач без труда подкупал своих врагов и друзей, легко тратя на это не менее ста тысяч динаров в год. Даже такой суммы хватило бы атабеку, чтобы значительно укрепить свои силы.

Салах ад-Дин сделал гневный вид:

— Уж не думаешь ли ты, отец, что золото стало прилипать к моим рукам, стоило мне сделаться везирем?

Наим ад-Дин Айюб пристально посмотрел сыну в глаза и даже прищурился, словно ему пришлось вглядываться в яркий огонь.

— Аллах свидетель, такой гнусной мысли не могло появиться у меня в уме, — ответил он твердо.

— А у великого атабека? — полюбопытствовал Салах ад-Дин.

Добродетельный Айюб колебался одно мгновение.

— Что, как ни твоя бескорыстность подвигла его настаивать на том, чтобы ты отправился в Египет вместе с эмиром Ширку? — ответил он вопросом на вопрос и тут же добавил еще один: — Кто как не ты, Юсуф, мог предостеречь моего доблестного, но простодушного брата от опрометчивых шагов?

— Однако в этом деле меня в конце концов постигла неудача, — развел руками Юсуф. Верно, по этой причине великий атабек и расстроен. Когда он дал своему доблестному и преданному эмиру большое войско, то полагал, что эмир наведет в Египте новый порядок. Он не ожидал от него ни разгульной жизни… ни столь скорой кончины.

— По правде говоря, он так и сказал мне: «Самая большая оплошность, которую я пока совершил в жизни — то, что послал в Египет твоего брата», — тихо признался Наим ад-Дин Айюб своему сыну.

— Однако, посылая меня в Египет, великий атабек часто поминал древнее предание о «прекраснейшем Юсуфе», попавшем в Египет рабом и ставшем близким советником царя… — напомнил тот отцу.

— Ему казалось, что тебе, Юсуф, немного не хватает честолюбия.

— Значит, это вторая оплошность великого атабека? — усмехнулся Салах ад-Дин.

Наим ад-Дин еще больше нахмурился. Взяв с блюда финик, он сначала долго, совсем по-старчески жевал его, а потом еще дольше катал языком косточку.

— Аллаху виднее, — наконец обронил он ответ и только следом выплюнул косточку. — Могу сказать только одно: атабек доверяет тебе, как и прежде, но все же начинает беспокоиться… У нас много завистников, Юсуф, сам понимаешь.

— Отец, ты отказался стать везирем. Тогда становись моим главным казначеем, — внезапно просветлев лицом, решительно проговорил Салах ад-Дин. — Раз великий атабек послал тебя ко мне с увещеваниями, значит он доверяет тебе куда больше, чем мне. И это справедливо: у тебя перед ним гораздо больше заслуг. Если ты стаешь казначеем, то легко развеешь все его сомнения и тревоги и тем самым поддержишь честь нашего рода. А кроме того я хочу отдать тебе, как самому преданному слуге великого атабека, именно те города, которые, волею Аллаха, мне удалось отстоять от неверных. Я имею в виду Александрию и Дамьетту.

Наим ад-Дин Айюб замер и даже слегка побагровел.

— Ты очень сильно поумнел, Юсуф, с тех пор, когда мы виделись с тобой последний раз, — только и нашел он, что ответить на предложение сына.

В начале осени того же года Ангел Смерти пришел к брату великого атабека, Кутб ад-Дину, который правил Мосулом, и атабек сразу обратил свой взор на восток, отвернувшись от Египта. Теперь он получил возможность расширить и укрепить свою власть в роде и свои восточные пределы, а кроме того, положить конец спору за наследство, сразу же возникшему между его племянниками.