Нет, он никогда не будет скучным, мой Поэт, хотя и заключен в четыре стены своей комнаты на шестом этаже. А вот я становлюсь скучной.

Мне порой кажется, что жизнь моя не движется, как наши старые стенные часы. Мама без конца толкает маятник, а он снова останавливается.

Сегодня нет физики, а старая математичка больна. Мы со Светой откровенно счастливы и с задором обгоняем возле школы наших мальчишек. Гриша пытается подставить ножку, а Жорка демонстративно смотрит в сторону. Он все еще не может простить мне моего выпада против него, а я никак не соберусь с духом просто подойти к нему и сказать, что я не права. Так и ходим, не замечая друг друга. Но сейчас даже это не портит моего настроения.

— Ната! Ты нам очень нужна! — крикнула Ира из зала, когда я пробегала мимо.

Она стояла у окна и разговаривала со старшим вожатым Толей Жигаревым, подвижным, веселым парнем с умной смешинкой в глазах. Сам он вполне серьезен, а глаза выдают. Так и ждешь, что подденет. По-доброму, с ласковой ноткой в голосе. Поэтому ребята нисколько не обижались. Наоборот, еще больше липли к нему. Я это уже не раз замечала.

— Это ее-то в председатели учкома? А не забодает? — с тревогой проговорил он, когда я настороженно подошла к ним. И тут же в глазах его засветились веселые искры.

Я ничего не поняла, а Ира расхохоталась:

— Да гляди ты прямо, расправь брови!

Ах, вот что! Последнее время я ходила насупив брови. Обороняюсь от окружающих. Не всякий решится подойти.

А Толя одним словом поставил все на место. И так просто. Словно с меня, как с часов снял гирьку.

— Через неделю выборы нового учкома. Готовься! — сказала Ира.

Неужели жизнь снова повернулась ко мне светлой стороной? Даже не верится. Я теперь только поняла, чего мне не хватает: общественной работы! Вертеться с утра до вечера в гуще пионерских и комсомольских дел стало для меня необходимостью. Тем более, если рядом такой настоящий ребячий вожак, как Толя. Это тебе не Родька!

Забыв все невзгоды, ринулась я в свой класс. В дверях стоял Жорка. Он улыбнулся, увидев радость на моем лице, и протянул руку.

— Не сердись, милый Жорик! Ты же знаешь меня! — порывисто проговорила я.

— Знаю, — кивнул он. — А теперь загляни в класс!

Я заглянула. И мне захотелось, как умеет это Жорка, по-собачьи затрясти головой, отряхнуться: на моей парте рядом со Светой сидела Лилька!

— В гости? — спросила я, не скрывая удивления.

— Нет, совсем. Я зачислена в этот класс! — хитро улыбнулась Лилька.

Все хлопоты ее шли по такому строжайшему секрету, что мы ни о чем не догадывались.

— «Не уйти от берега родного», — пропела я на самодельный мотив, не зная, радоваться или грустить.

Дружить мы с нею все равно никогда не будем, а дороги наши почему-то переплетаются. Не к добру это. Впрочем, Лилька очень переменилась. Бледная, с подколотой челкой, отчего лоб ее неприятно оголился, она не выглядела хорошенькой, скорее наоборот. Что-то неладное приключилось с ней в ее медицинском заведении. А что именно — покрыто тайной. Разве Лилька может по-человечески рассказать? Ни за что!

Я взглянула на Жорку. Он улыбнулся и недоуменно дернул плечом.

— Ладно! — вырвалось у меня более резко, чем хотела. — Только с моего места — долой!

— Ну зачем ты? Она так несчастна! — зашептала Света, когда Лилька, поджав губы, пересела на заднюю парту в нашем ряду. Глаза Светы влажно блестели.

Я оглянулась. Лилька уже успела опустить челку и кокетливо косила глаз на соседний ряд, где, прислонившись затылком к стене, сидел высокий, кудластый парень Кирилл Сазанов. Он тоже с любопытством оглядел ее.

«Вот так несчастная!» — подумала я, вновь приходя в хорошее настроение. Ни я, ни Света, ни Лилька понятия не имели, какой в этот момент завязывался узелок в нашей жизни.

И весь день мне было хорошо — и оттого, что помирилась с Жоркой, и оттого, что жизнь сейчас пойдет полнее, и оттого, что шли интересные для меня уроки. На литературе я все время отвечала с места, а на биологии с удовольствием рисовала простейших одноклеточных.

Так бы вот и закончиться этому дню! Из-за того, что не было математики, нас обещали отпустить раньше, и мы со Светой мечтали пойти к Ире и смотреть новые журналы и слушать музыку.

Но не успел умолкнуть звонок с последнего, как мы считали, урока, как в класс вошел Андрей Михайлович.

— Его же сегодня не должно быть в школе? — холодея, прошептала я.

Света в ответ тяжело вздохнула. И никто ничего не выразил вслух, как это обычно бывает в таких случаях: «У нас кончились уроки! Директор отпустил домой!» Другим учителям такие вещи говорят запросто. А ему нет. Ни у кого и мысли такой не появилось — вот что для меня странно! Мы стояли, как солдаты, ожидающие приказа командира.

— Мне придется вас огорчить, — твердо, упирая на каждое слово, сказал он и понимающе улыбнулся.

И снова странно: суровый, бородатый, а как улыбнется — словно прожектором осветит все уголки класса. Ира говорила, что в прошлом году они из-за этой улыбки выиграли соревнование. Нелегко было, выдыхались, но стоило ему улыбнуться — и трудности как бы отступали. Сказки какие-то! Для меня лично с этой улыбки трудности только начинались. Выяснилось это через минуту.

— Учительница математики Анна Константиновна серьезно больна. На скорое возвращение рассчитывать не приходится. Пока не найдут нового преподавателя, замещать буду я.

Он снова улыбнулся, но класс молчал. Даже «старенькие» не подняли новость на «ура». А что делать мне? Анна Константиновна своей снисходительностью напоминала дядю Костю. У нее я вполне могла получать «уды». Сейчас эта надежда рухнула. И наверное, не только у меня, раз никто не выразил восторга.

— Но я заранее прошу прощения: физику преподаю пять лет, а математика — увы! — первая проба! Надеюсь, вы будете мне подсказывать? — Он оглядел класс смеющимися глазами: берет или не берет его шутка?

Конечно, все оживились, засмеялись, стали переговариваться: вот хитрый какой! Так мы и поверили! Но как бы там ни было, разрядка наступила, многие стали доставать учебники.

— Алгебра или геометрия? — деловито спросила Аня Сорокина.

Он был доволен произведенным впечатлением и только, наткнувшись взглядом на мою хмурую физиономию, слегка поднял бровь. Но ничего не сказал. Отпустил всех домой, чтобы (тут он опять хитро улыбнулся) и нам и ему серьезно подготовиться к завтрашнему дню.

К Ире мы все-таки зашли, но совсем с другим настроением. Одна плохая отметка среди многих хороших не привлекла бы особого внимания, но если их будет три, включая математику, а это так и будет, я не сомневалась, то какой из меня председатель учкома? Даже самой маленькой работы мне не доверят, в стенгазету не возьмут. «А как, — спросят, — ты сама учишься?» Вот так-то! Протекали часики. Маятник замер.

— Напускаешь ты на себя, Натка! Не верю я, что ты с математикой не можешь справиться. Ты же хорошо отвечаешь по другим предметам, логически, с выводами! А то, что математику взялся вести Андрей Михайлович, нам всем на пользу. Знать лучше будем! — горячо убеждает Ира. У нее другой взгляд на вещи, пожалуй, идеальный: прочный сплав учебы и общественной работы.

Но последний год семилетки под руководством Родьки… Правильно сказал Поэт: мы оцениваем ушедших людей по тому, что они в нас оставили. Плохое наследство досталось мне от Родьки. А я-то думала, что победила его, сумела противостоять…

Жорка тоже рад перемене. Я видела, как они с Гришей обменялись рукопожатием. Но Жорка сам