— Не уговаривай ее, Ира! Все равно по-своему сделает, — безнадежно махнул рукой Жорка. Но в его голосе звучала нотка одобрения, и я не стала возражать.

«Кажется, все!» — подумала я, но откуда-то налетел Генька Башмаков. Он раскачивался на тощих ногах и злорадно предсказывал:

— Вылетишь! Вот посмотришь, «умная»!

Есть люди, которые чуть ли не от рождения злы на целый свет. По-моему, Генька Башмаков из них. Я знаю, он живет в Ромашкове, по соседству с нами, но ездит по другой ветке. Он комсомолец, как ни странно. Впрочем, после семилетки он где-то работал — кажется, счетоводом в колхозе. Генька года на два старше нас. Может быть, поэтому он невероятно высокого мнения о себе, ходит, откинув назад маленькую голову, похожую на вытянутую дыньку, и считает нас мелюзгой? На Иру смотрит с высоты чуть ли не двухметрового роста и презрительно цедит:

— Что это за секретарь ячейки? Ей бы в куклы играть! Не такой здесь нужен!

А какой нужен, совершенно ясно: он сам, Геннадий Башмаков, несправедливо, по его мнению, оцененный человечеством.

Обо всем этом я узнала от Лильки. Иногда мы случайно встречались по дороге на станцию, и она хвасталась своей осведомленностью о жизни класса. Лильке удалось проскользнуть в успевающие, чем она тоже немало гордилась. Света думает, что ей помог Кирилл в той решающей контрольной, на которой мы с ней погорели. Возможно, и так. Лилька снова расцвела и похорошела. Она снова напевает мелодии без слов. Я не всегда их выдерживаю:

— Ну, а слова-то есть у твоих рулад?

— Знаешь, — с важностью отвечала она, — Кирилл считает тебя ограниченной. Ты тонкостей не понимаешь. Если тебя пересадят в седьмой класс…

— Не бывать этому! Не надейся. И передай это своему косматому «философу», — взорвалась я и больше с ней не встречалась.

Лилька не обиделась. Она стояла выше и упивалась своей неповторимостью: недаром же ею заинтересовался самый красивый и, наверное, умный парень из класса!

Да, внешне я, конечно, могла держаться независимо и препираться с Лилькой. Сочувствующие от меня отскакивали. Но на душе было муторно, самостоятельные занятия ничего не проясняли в моей голове.

— Опять бодаешься? — шутил Толя Жигарев, когда я заходила к нему в пионерскую.

Теперь это было единственное место, где мне легко дышалось, тут никто не донимал меня вопросами, как идут занятия и не надо ли помочь. Ох уж эти помощники! Толя, простой рабочий парень с завода, с фабзавучским образованием, лучше всех понимал, что зря к человеку приставать нельзя. Пусть сам в себе разберется.

Я смотрела, как просто разговаривает Толя с ребятами. Иногда он поглядывал на меня понимающими глазами, и на душе у меня теплело.

После глупого, самодовольного Родьки я считала, что хорошим вожатым может быть только девушка. Толя перевернул мои представления. Дело все-таки в самом человеке, в его преданности большой идее и любви к детям.

Пионерская комната на переменах гудела, как пчелиный улей. Я любила врезаться в самую середину, послушать болтовню ребят, попеть с ними песни, посмеяться.

— Может, пойдешь вожатой к пятиклассникам? — спросил как-то Толя.

— Не знаю… Подожди немного…

Веселье мое слетело. Толя ободряюще хлопнул меня по плечу.

— Ничего, мать! Не вешай носа. Вот я тебя как-нибудь на свой завод возьму. Там никто не унывает, даже когда прорыв! Вкалывают — и все тут!

Вкалывают! Счастливые. А я со своими занятиями тяну волынку. Никак не могу по-настоящему углубиться. Вечерами, накрыв лампу жестянкой, я с отвращением зубрила наизусть теоремы седьмого класса, но задачи по-прежнему не выходили. Я чувствовала полное отупение, не видела никакого смысла во всех этих углах, линиях и градусах. Зачем они нужны?

Андрей Михайлович меня не трогал. Решил предоставить самой себе. Раз девчонка так дерзка и самоуверенна, наверное, думал он, пусть и стукается лбом! Эх, знал бы он, как я на самом деле растерянна!

Он заглядывал в тетрадь к Свете и еще к двум-трем, походя объяснял непонятное, а мимо меня проходил, отвернув голову. Я была и рада и не рада. Сидела в каком-то полусне, ни во что не вникая.

В один из самых мрачных дней ко мне с хитренькой улыбочкой подошла на перемене Лилька:

— Уж не влюбилась ли ты?

У нее только одно на уме.

— В кого же? — фыркнула я, а сердце тревожно екнуло: мало ли что Лилька выдумает!

— В Толю. Вожатого. Ты же все перемены у него пропадаешь!

— Иди ты! — рассердилась я, но вместе с тем и облегченно вздохнула. Сама не пойму, чего боялась я услышать.

— А правда, Ната, я тоже заметила! А уж он глаз с тебя не сводит, — поддержала Лильку Света, и они засмеялись.

Лилька, напевая, убежала в зал, где ее ждал Кирилл. Дела ее, и сердечные и учебные, шли нормально. Перевод в седьмой класс не грозил.

«А все-таки почему им пришла в голову такая нелепица?» — думала я, спускаясь на первый этаж в пионерскую комнату.

— А вот Ната, легка на помине! — громко обрадовался Толя и крепко пожал мне руку. Глаза его блестели ярче обычного. Он действительно не сводил их с меня. — Завтра идем на завод! Договорился! — кричал он мне в самое ухо. — Ну, чего опять набычилась?

Я смотрела на него исподлобья и думала: нравится он мне или нет? Милый девятнадцатилетний парень. На такого во всем можно положиться, не подведет!

Но когда влюбляешься, то относишься совсем иначе. И волнуешься, и думаешь о нем беспрестанно, даже тогда, когда не видишь. Так было с Тоськой. Думаю ли я о Толе? Нет, не думаю. Но с ним так хорошо и просто чувствуешь себя, как ни с кем. И главное, ничего не надо объяснять!

— Хорошо! Идем на завод! — соглашаюсь я.

Семь бед — один ответ. До назначенного срока осталось десять дней… Кто знает, может быть, придется устраиваться на этот завод работать. Жалко, что мне нет еще шестнадцати!

При выходе из пионерской я столкнулась с Ирой.

— Натка, а я уезжаю! — оживленно сообщила она.

— В Артек? — упавшим голосом спросила я.

Есть же счастливые люди! Мне-то уж никогда…

— Да. Понимаешь, это не только мне нужно, а всей школе. Райком премировал наш класс за полученное знамя. Нельзя же отказаться!

Ира, наверное, повторяла слова, сказанные ей в райкоме. Убедили-таки. Правильно. Кто, кроме Иры, более достоин такой поездки? Она привезет много нового из опыта пионерской работы, поделится с другими. Толя тоже рад. Он обнимает нас с Ирой за плечи, и мы втроем идем по коридору. На нас во все глаза смотрит Лилька. Понимает: влюбленные так открыто не ходят. Она со своим Кириллом в темном уголке, за дверью зала прячется или тайком записочкой обменивается.

Перед Ириным отъездом мы зашли к ней со Светой.

— Всё, девчонки! Через месяц ждите! — раскрасневшись, говорила Ира.

Только сейчас я поняла, какое место заняла в моей жизни Ира. Наверное, я уж так устроена, что не могу жить без идеалов. В детстве — Женька Кулыгина. Но отчаянное мальчишеское меня уже не привлекает. В Ире Ханиной я чувствовала что-то большее. Гармоничный сплав того, что Поэт назвал в своих стихах рьяным пионерством, с высоким стремлением к знаниям, к красоте.

— Слушай! Разве это не волнует? — говорила Ира, наигрывая на пианино баркароллу Чайковского. Женька бы только фыркнула. Она признавала музыку революционных маршей.

Меня смущали нежные звуки. Я поддавалась им и вместе с тем боролась: а не предаю ли я свои