— А сегодня на меня что-то нашло, — тихо продолжал он, отпустив мою руку. — И как хорошо! Я увидел тебя и Сазанова, разговаривающих у дверей зала. Мне показалось, что он слишком победно на тебя смотрит. И я подумал: почему, собственно, я так равнодушно упускаю свое счастье? Пусть эта умная, милая девочка все узнает и решит сама. Так или иначе, но через два с половиной месяца мы расстанемся навсегда!.. И я пошел к вам, смутно представляя, как буду действовать и что говорить. Впервые такой туман нашел на меня. Остальное ты знаешь… Теперь веришь, что все это очень серьезно?
— Верю? Но и я ведь серьезно!
— Тогда зачем хочешь пустить наши отношения по шаблонной дорожке: свидания у памятника Пушкину, поцелуи украдкой? Ты мне очень дорога, но и ради тебя я не стану дежурить под часами. Этот разговор нам необходим. Следующий состоится через два с половиной месяца, после экзаменов. Тогда мы станем равными и ты будешь говорить мне «ты». А пока все должно идти по-старому. Можешь даже принимать записки от Сазанова…
— Вот этого не будет! Я запретила ему!
— Ну, это твое дело. А теперь пора домой. Уже поздно!
На секунду он приблизился ко мне, посмотрел в глаза. Мне показалось, что он сейчас поцелует меня, и я зажмурилась от страха. Но он отступил. Перехватил свой портфель в другую руку, быстро зашагал к вокзалу.
«Вот дурочка! — думала я, догоняя его. — Если он не хочет ходить на свидания к памятнику Пушкину, то целоваться на Ленинградском шоссе тем более не будет!»
Когда мы расстались на вокзальной площади, часы показывали половину двенадцатого. Через двадцать минут уходил последний дачный поезд. Так поздно я еще никогда не возвращалась.
— Тебе не будет страшно? — заботливо склонился он.
— О нет! В Немчиновке меня каждая собака знает! — засмеялась я.
— Тогда до завтра. Увидимся на уроке!
Все остальное время я думала только о том, что со мной случилось. Мне было странно: еще утром я ни о чем не подозревала, уезжала из дома беспечной девчонкой, а возвращаюсь невестой. Да, он так сказал: через два с половиной месяца мы решим свою судьбу. Но сейчас об этом никому нельзя говорить. Даже Светке. А как бы она удивилась! «Недосягаемый!» — вспомнилось ее слово. Но нет. Я не могу его подвести. Учитель. Завуч. И он же мой будущий муж! Думать об этом было почему-то страшно, и я отказалась. Другое дело — вспоминать весь разговор от первого до последнего слова! И я предавалась этому с упоением!
В овраге мягко шумела Чаченка. Одуряюще пахло оттаявшей землей и прошлогодними листьями. В ночной темноте ожидающе застыли березы, до последней веточки полные сладким живительным соком. Я прислонилась горячей щекой к шелковистой бересте. Я вспомнила, как два года назад, в Бородине, считала, что большего счастья, чем тогда, уже не будет. Наивная глупышка! Сейчас оно в сто раз сильнее. А ведь это еще не все. Через два с половиной месяца…
У крыльца, почуяв меня, радостно залаяла Дианка. И тут же на порог вышла мама, со всхлипом произнесла:
— Господи, я уж считала, что тебя в живых нет. Второй час ночи!
Я крепко обняла ее, поцеловала, и она затихла от непривычной ласки. В самом деле, уж и не припомню, когда я целовала родную мать, такие сентименты не были приняты в нашей семье. Схватила кота Семена, но кот терпеть не мог поцелуев, вырвался из рук и юркнул под печку.
— Отец сильно беспокоился. Недавно заснул. Что ж ты… — мягким шепотом укоряла мать, поправляя сбившийся на голове платок.
— Я пойду к нему! — рванулась я.
— Что ты! — испугалась мама. — Пусть спит, ему вставать рано… Где была-то, шальная головушка?
— Ладно. Завтра расскажу. Спать так спать! — опомнилась я и, еще раз поцеловав мать в висок, на цыпочках вошла в сонную тишину комнаты.
В углу на сундуке тихо посапывала Нинка. Я постояла возле нее и отошла к окну. Надо было придумать, что расскажу завтра отцу с матерью. Ведь пока все это тайна!
За окном темнел силуэт моей любимой сосны. Стихи, что ли, написать о том, как жила-была девочка, лазила по раскидистым ветвям, а теперь вот выросла, стала невестой… Нет, не получаются стихи. Ну а что же делать, если я совсем-совсем не хочу спать?
Я залезла на узкий подоконник, поджала колени и стала смотреть в черноту весенней ночи. Какая удивительная стоит тишина! Какой добрый мир в моем родном доме! Почему я не замечала этого раньше? Ах, глупая, глупая! Нет, вовсе не глупая, раз он полюбил меня! Очень даже умная и красивая! Назло всем красивая и умная! Жаль, что никто пока не знает этого.
Тихонько засмеявшись от счастья, я спрыгнула с подоконника и будто этим прыжком разорвала тишину, казавшуюся такой прочной. На крыльце яростно залаяла Дианка и с пронзительным визгом покатилась куда-то вниз. В дверь громко постучали. Густой мужской голос потребовал открыть.
— Иван! Вставай, Иван! — тревожно позвала мать и задвигала запором. Я вышла из комнаты. Двое в милицейской форме предъявили ордер на обыск. Вошедший с ними старый дед из соседнего дома прислонился к косяку…
Что же мог натворить отец?
Я знала, что после злодейского убийства Кирова началась проверка людей. Была арестована председатель поссовета Чернова. Мы с Жоркой считали, что это правильно. В ней, старой интеллигентке, было, на наш взгляд, что-то чужое. Нет, не могли мы, ровесники Октября, думать, что в нашей самой прекрасной стране может совершаться несправедливость. Раз арестовывают, значит, замешан человек в чем-то плохом, вредном.
Да, но то была Чернова, а тут собственный отец! Он, конечно, был знаком с Черновой как член поселковой комиссии по благоустройству. О господи! Неужели она вовлекла моего малограмотного отца в какие-то свои скверные дела? Говорили, что она с заграницей имела связь… А я ничего не замечала! Комсомолка называется!
Голова у меня окончательно пошла кругом, сквозь сероватый туман я увидела, что милиционер идет в мою комнату…
Отца увели в шестом часу утра. Уже вставало солнце и жадно съедало апрельский ледок на лужицах. Я смотрела вслед уходящему отцу, на его жалко согнувшуюся спину и думала, что это какое-то наваждение, что завтра наши справедливые органы власти разберутся во всем…
Разобрались, но произошло это много лет спустя, когда отца не было в живых. Реабилитировали посмертно. Я же никогда больше не видела его. А оклеветал отца тот страшный дед-доносчик. Из-за него же пропала честнейшая старая большевичка Чернова и многие другие из поселка. Но все это стало известно потом. Тогда же…
— Что делать будем, На-аточка? — всхлипывала мать на крыльце и с надеждой смотрела на меня. Теперь я была ее опорой, старшая в семье.
Я села рядом с матерью на сырую ступеньку. Погода испортилась, откуда-то налетел холодный ветер. Я вышла без пальто, и меня продувало со всех сторон, руки стали странного лилового цвета, будто в чернилах.
— Поди оденься! — просила мать, но я не трогалась с места.
«Как все быстро меняется! — думала я. — От великого счастья в один миг можно перейти к не менее великому несчастью. Неужели это я сижу тут, дрожащая от ветра, невыспавшаяся? А где та, вчерашняя, счастливая, красивая, любимая? Той, наверное, никогда и не было».
— Что молчишь-то? — спросила мать.
— Вернется же папа, — лиловыми губами ответила я.
— Эх!.. — вздохнула мама. — Некоторых еще в прошлом году забрали, а никто еще не вернулся. Время такое…
