одежду и войлоки. Рядом с главной комнатой выкапывается кладовая для помещения запасов и еще одна или две такие же комнаты, служащие спальнями и для обыденного пребывания семьи. Здесь возле стен оставляются пласты лёсса вроде нар для сиденья и спанья; в стенах же делаются ниши для склада пожитков.
Возле жилого помещения выкапывают небольшие ямы для хранения аргала и делают для скота загон; последний изредка устраивается также под землей. Если описанное жилье помещено в лёссовых ямах или балках на местности равнинной, то оно даже вблизи мало заметно. Зимой в подземном лёссовом жилище довольно тепло, летом же прохладно. Притом подобное обиталище может служить, как нам говорили, лет до сорока без всякого ремонта; затем потолок и стены начинают разрушаться. Каждая семья мачинцев имеет обыкновенно несколько, расположенных в разных местах, подземных саклей и перекочевывает в них, смотря по времени года и обилию корма для скота. Притом лёссовые жилища не скучиваются, но располагаются или в одиночку, или совместно в небольшом числе.
Садятся мачинцы или прямо на пол, где постилается тогда войлок, или на нары для спанья, наконец, на особые подмостки из досок, также покрытых войлоком, иногда ковром, если случится почетный гость. Для спанья у всех имеются круглые подушки; покрываются ночью большей частью своей же одеждой. У жителей оазисов или городских домашняя обстановка лишь немного лучшая, даже у людей достаточных.
Бараны, в большом весьма количестве содержимые горными мачинцами, двух пород: с грубой шерстью, называемые кыльчак, и с тонким руном – гырдэ.[987] Последние встречены были нами лишь в Кэрийском хребте к западу от р. Нура; первые же исключительно приводились нам на продажу в хребте Русском, где тонкорунные овцы составляют, как говорят, редкость. Впрочем, быть может, тонкорунных овец и там довольно, но от нас это скрывали; или такие овцы разводятся лишь в Кэрийском хребте и соседнем ему Каранга-таге, потому что здесь лучше пастбища.
Оба названных вида достигают только среднего роста и имеют маленький продолговатый курдюк;[988] рога у них походят на аргалиные. Преобладающий цвет шерсти у того и другого вида белый, хотя нередко морда и уши, или вся голова, иногда же и шея окрашены в черный цвет; изредка встречаются совершенно черные экземпляры.
У тонкорунных баранов (гырдэ) шерсть довольно длинная, нежная и спирально завитая. Однако из нее приготовляют лишь хорошие войлоки и материю чакмень; на тонкую пряжу и тонкую ткань эта шерсть почти не употребляется, так как ее трудно скручивать в нитки, по объяснению туземцев. Зато в большом ходу мех этих баранов: из него делают шубы, шапки и подбой для теплых халатов. Шкура ценится, когда шерсть выросла только наполовину, что бывает в июле после весенней стрижки; [989] вторичная стрижка производится в сентябре. В горах хорошая белая шкура стоит пять теньге, черная же вдвое более. Из грубой шерсти другой породы баранов (кыльчак) делают войлоки и также чакмень; из шкур шьют шубы, которые носят люди победней. Мясо мачинских баранов обеих пород на вкус грубо; очень жирными они также не бывают. Продают этих баранов на золотые прииски, а также на базарах в больших оазисах.
Козы, содержимые мачинцами, доставляют отличный пух, из которого приготовляются в Хотане известные кашмирские шали и материя дака. Обстригают козью шерсть очень коротко, затем отделяют пушистый подшерсток, варят его для очищения от грязи и пускают в работу. По словам туземцев, много коз, так же как и рогатого скота, истреблено недавним падежом, так что козлиный пух и производства из него стали гораздо дороже.
Лошадей у горных мачинцев мы видели довольно хороших – сильных и статных, хотя и не крупного роста; только лошади эти малочисленны и притом почти исключительно кобылы, ибо, кроме недавнего истребления описываемых животных китайцами, эти последние и теперь постоянно отбирают, конечно даром, жеребцов или меринов для собственной верховой езды.
Помимо скотоводства, горные мачинцы занимаются земледелием в удобных для того местах. Сеют более всего ячмень, затем пшеницу, реже горох. Вымолоченный хлеб, кроме расходового, ссыпается в ямы на тех же полях; здесь складывается в кучу и солома, которую, в защиту от бурь, покрывают сверху слоем земли. Земледельческие деревни, как уже было говорено, расположены на речках в окраине предгорий и пониже отсюда. Система орошения и обработка полей та же, что во всех оазисах. Лишний хлеб сбывается на золотые прииски. Тихомолком и сами мачинцы занимаются разработкой золота, которым, как говорят, весьма богаты их горы.
Обрабатывающая промышленность у описываемых мачинцев как в горах, так и в оазисах-деревнях ограничивается приготовлением необходимых для домашнего обихода предметов одежды, частью, быть может, и утвари. Баранью шерсть сучат здесь с помощью палок и веретен, хлопчатую бумагу (в деревнях) прядут на прялках. Из того и другого как мужчины, так и женщины ткут мату и грубое сукно; кроме того, мужчины катают из шерсти войлоки. Оба пола сами шьют для себя одежду и обувь, за исключением щегольской. В городах и больших оазисах, населенных мачинцами, имеются портные, сапожники, ткачи, кузнецы, серебреники, шорники и другие ремесленники. Все они работают у себя по домам, нередко прямо на улице – в одиночку или с небольшим числом работников. Фабрик и заводов здесь нет вовсе; обрабатывающая промышленность всюду кустарная.
Торговых мест в Кэрийских горах (да и в Русском хребте) нигде нет. Сюда только приезжают по временам купцы из Кэрии, Чиры и Хотана. Они привозят на продажу материю, табак, чай, мыло и другие мелочи; сами же покупают овчины, шерсть, масло, баранов и тайком золото. Кроме того, горные мачинцы иногда ездят сами за покупками в ближайшие оазисы-города.
Относительно умственных способностей трудно похвалить мачинцев. Хотя они достаточно хитры и плутоваты, но мало показывают сметки во всем, что только выходит из узких рамок их обыденных понятий и обыденной обстановки. Нельзя сказать, чтобы горные мачинцы были народ вялый, но женщины здесь вообще бойчее мужчин, да и трудолюбивее их. На женщинах лежат все заботы по домашнему хозяйству и по воспитанию детей. Последних мачинки кормят грудью очень долго – до двух, даже до трех лет, когда ребенок уже сам ходит и