тебя прошения.

Повисло долгое молчание. Кто смотрел в свою тарелку, кто на стены, расписанные разнообразными фресками, от фривольных до религиозных. Аделиза гладила короткошерстую дымчатую кошку, вывезенную, как уверяла Юнипера, из Эфиопии, страны царицы Савской. Тайлефер откашлялся и сказал:

– Начни с рассказа о том, как Гарольд готовился к этой битве. Его короновали в праздник Богоявления, а вторжение произошло лишь спустя девять месяцев. Времени было более чем достаточно, чтобы подготовить нам достойный прием. Если он такой искусный полководец, как ты утверждаешь, он должен был принять меры.

Уолт глянул на него, промокая салфеткой кровь из разбитого носа – Аделиза стукнула его кубком.

– Ты был там, ты и рассказывай, – прорычал он.

– Я был там отчасти, – возразил Тайлефер.

– Это как понимать?

– Объясню в другой раз. Сейчас твоя очередь. Одно могу тебе сказать: к маю твой Гарольд успел столько сделать, что Вильгельм едва не отказался от своей затеи. Уверен, он бы забыл про английский престол, да боялся потерять лицо. Что же потом пошло не так?

Уолт вздохнул, сдаваясь.

– Ладно, – сказал он. – Если вам так хочется, я расскажу. – Он протянул Аделизе свою чашу, чтобы она налила ему вина взамен разлитого. – Боюсь только, моя история расходится с тем, что сочинил задним числом Ублюдок. В одном ты прав: к концу апреля мы были готовы, вполне готовы. Сразу после коронации Гарольд разослал нас по графствам набирать людей, учить и вооружать новобранцев.

Подожди снаружи, – распорядилась Эрика, соскочив со своей большеголовой лошадки, рыжей и белобрюхой. Поводья она накинула на низкий сук яблони, покрытой серебристым и зеленоватым лишайником. На дереве еще висело несколько желтых сморщенных плодов.

С луки седла Эрика сняла мягкий мешок, сшитый из кожи, бросила Уолту быстрый взгляд, обернулась и пошла по высохшей, прибитой заморозками траве к маленькому домику. Остроносые башмаки оставляли отчетливые отпечатки на дерне, уже истоптанном курами, собаками и босоногими ребятишками.

Прямая, высокая, Эрика носила кожаный пояс с хитроумной серебряной пряжкой, он стягивал ее длинное шерстяное платье, крашенное вайдой в синий цвет, подчеркивая талию и бедра. Голодная полудикая кошка выгнула спину, заплевала, зашипела на гостью, но Эрика, наклонившись, что-то прошептала ей, и кошка, задрав хвост, принялась тереться мордочкой о ее ногу. Отворив дверь, Эрика пригнулась под низкой притолокой и скрылась из виду.

Оно и лучше. Женские дела. Послед не выходит, что-то такое. Новорожденный пищал, как голодный котенок, потом из хижины донесся резкий вскрик – мучилась роженица.

Уолт видел, как в битве мужчинам отсекали руки, разрубали головы топором или мечом, так что мозг, зубы, осколки черепа брызгали во все стороны, но от одной мысли о плаценте или пуповине его поташнивало. Лошадь зафыркала, черным копытом высекла искры то ли из мерзлой земли, то ли из кремня. Уолт спешился, отвел коня к старой яблоне, а сам подошел к покосившемуся частоколу, который окружал хижину и примыкавшие к ней два акра земли. Забор давно нуждался в починке, хотя и мог еще уберечь огород от нашествия лис, а кур удержать дома. Уолт начал рассматривать окрестности поверх забора, но на саму изгородь предпочел не облокачиваться.

Воздух замер, он казался голубовато-фиолетовым в своей неподвижности, сильный мороз разукрасил деревья, убелил леса, карабкавшиеся к вершине холма. Все замерло, даже вороны не прыгали по крестьянским наделам, не кружили над деревьями, даже черного дрозда не видать на соломенной крыше – слишком холодно. Изо рта вылетал пар, оседал на усах, капельки мгновенно замерзали. Мороз пробирал Уолта под пестрой шубой из шкурок ласки, бобра и хорька, студил ноги в крепких сапогах из воловьей кожи. Только рукам было тепло в глубоких меховых рукавицах, черных, блестящих, сшитых из куска медвежьей шкуры. Польский король много таких шкур прислал Гарольду, поздравляя его с восшествием на престол.

Озноб бил Уолта не только от холода, но и от мысли, что там, в Иверне, отец лежит больной, похоже, не встанет. Уолт хотел бы побыть со стариком, но Гарольд дал ему множество поручений, которым придется посвятить остаток дня.

В хижине вновь раздались вопли и стоны, Уолт нехотя обернулся, но тут же послышался треск ломаемых надвое сучьев, над крышей начал тонкой струйкой подниматься белый дым. Дверь распахнулась, выскочил маленький мальчик, отмахиваясь на ходу от липнувшего к нему дыма. На вид мальчугану было лет семь или восемь, лицо чумазое, беззубая улыбка растягивала рот, белобрысые волосы слиплись от грязи. Сам вроде толстый, а руки и ноги как палочки. Да нет, вовсе он не толстый, просто обмотал вокруг тела все нашедшиеся дома обрывки материи и шкур.

– Она сказала, чтобы ты ехал обратно и привез молока, свежего хлеба и немного сыра, – пропищал малыш.

– Кто – она?

– Госпожа Эрика. У твоей тети в кладовке найдется сушеная мята, а может быть, и свежая есть в горшочке, если мороз не побил, так она сказала. Она велела нам ехать побыстрее.

– Нам?

– Она сказала, чтобы ты меня взял, а то забудешь, зачем она тебя послала.

– Хлеб, сыр, мята.

– И молоко.

Обрадовавшись, что может что-то сделать, Уолт подсадил мальчика на своего коня поближе к голове, а сам запрыгнул в седло и обхватил мальчишку сзади рукой.

– Держись крепче за гриву. Тебя как зовут?

– Фред.

– Альфред?

– Нет, просто Фред. А тебя?

– Уолт.

– Вальтеоф?

– Нет, просто Уолт.