Вид действительно был великолепным. В Памфилии хребет Тавра близко подходит к морю, в пяти- шести милях от берега уже возвышаются его отроги, уходящие на семь, а то и восемь тысяч футов в небо. Узкая прибрежная равнина охватывает залив, словно нефритовое ожерелье с жемчужными подвесками. Четыре жемчужины – Адалия, Перга, Аспенд, Сида, главные города этой области. Земля здесь так богата, что плодов ее хватает для процветания четырех портов, отстоящих не более чем на пять миль друг от друга, и в каждом – свой форум, храмы, театр, цирк, гавань. К тому времени, когда Уолт увидел эти места, близился их упадок. В отсутствие Pax Romana, всеобщего мира, установленного некогда римлянами, торговые города становились добычей пиратов, чуть ли не каждый год переходили из рук в руки всевозможных сатрапов, калифов, королей, императоров, христиан обеих конфессий – но пока еще они процветали.

Основным источником изобилия были горы, дававшие древесину, дичь и меха, а главное – всевозможные каменья, от драгоценных до самых обычных. Подножие Тавра покрывали виноградники и оливковые рощи, на равнине выращивали хлопок, ткань из которого превосходила качеством даже египетскую. Здесь уже появились завезенные арабами и турками апельсины и лимоны, сахарный тростник, абрикосы, баклажаны, специи – тмин и кориандр, новые для Европы сорта арбуза, благоухающие цветы – жасмин, гвоздики и многие другие, на основе которых составляли духи, и, разумеется, здесь, как повсюду, росли злаки и корнеплоды – пища бедняков, корм вьючного и молочного скота.

И дары моря. В тот день путники лакомились на ужин омаром трех футов длиной и без клешней. Уолт был уверен, что омар без клешней – какое-то отклонение от нормы, если не творение самого дьявола, и уж конечно, эта тварь окажется ядовитой. Друзья с трудом уговорили его отведать новое блюдо.

И конечно же, в этом раю даже в конце октября было тепло, к полудню становилось жарко, и лишь по ночам возвращалась прохлада.

В ту ночь они пировали в доме Юниперы. Уолт уверился, что именно так, а не Джессикой и не Теодорой зовут их рыжеволосую госпожу, облаченную в шаль с павлиньими глазками, в изумрудной головной повязке и в золотых сандалиях. Юнипера сказала, что за недели, проведенные в пути, она научилась ценить их общество и защиту; она сплетничала с Аделизой, дивилась фокусам ее отца и внимала его песням, она чуть не плакала от умиления, когда Ален играл на арфе, черпала мудрость и знания в философских беседах с Квинтом. Разумеется, напади на них разбойники или попутчики, проку от ее новоявленных друзей было бы что от пучка соломы, потому Юнипера и дорожила Уолтом: хоть он и лишился руки, его осанка, а особенно его глаза свидетельствовали о том, что этот человек недорого ценит свою жизнь и с готовностью пожертвует ею за других.

И все же этот малый казался самым мрачным, замкнутым, несчастным человеком, какого ей только доводилось видеть. И теперь, накануне расставания, леди не постеснялась задать откровенный вопрос: отчего Уолт сделался таким? Ей ответил Квинт: Уолт был одним из ближайших соратников Гарольда, короля Англии. Почти все они погибли, защищая короля.

Завоевание Англии уже превратилось в легенды и песни. Вильгельм не постеснялся пустить в ход самую беззастенчивую пропаганду, чтобы представить англичанина варваром и глупцом, легкомысленно нарушившим свою клятву. Услышав об этом, Уолт тут же воскликнул, что после Господа нашего Иисуса Христа Гарольд был лучшим среди людей.

– Так докажи, что нормандцы лгут! – бросила ему вызов Юнипера.

Служанки Юниперы – она не держала в доме мужчин – уже убрали со стола пустой панцирь омара, кости, оставшиеся от павлина, окорок свиньи, прокоптившийся на горном воздухе, засахаренные ядрышки абрикосов, круги сыра, сваренного из молока горной козы. Они вдоволь выпили местного темного вина, полюбовались танцами Аделизы, аплодируя все более плавным и чувственным движениям – казалось, маленькие округлые груди, пупок и бедра совершенно самостоятельно выписывают круги и овалы, повинуясь звукам, которые извлекал из арфы Ален. Вдали, за пределами гавани, серебрилось вечернее море. Чересчур рано для отхода ко сну.

Тайлефер прикинул, что со времени его распятия в Никее прошло около сорока дней, а стало быть, пора завершить представление; он развлек публику левитацией, воспарив на открытой террасе до вершины пальмы. Дочка умоляла его вовремя остановиться: Иисус, напоминала она, скрылся за дымкой, а нынче небо безоблачное, совершенно пустое, если не считать ласточек, собирающихся в стаи перед отлетом в Африку, так что папочка выполнил этот трюк даже лучше своего предшественника.

Но англичанин угрюмо молчал, и лицо его за лил багровый румянец, куда более яркий, чем красные пятна на быстро заживающей культе.

Эта история не годится для столь прекрасного, изысканного вечера, каким они наслаждаются, пробормотал он наконец. Это рассказ о ранах и смерти, о боли, предательстве и трагедии.

Квинт решил спровоцировать друга.

– Да-да, предательство, – подхватил он. – Предательство и трагедия. Подумать только, целая страна обречена на века угнетения и рабства только из-за тщеславия и капризов одного брата и бестолковых распоряжений другого, возомнившего себя полководцем...

Уолт захлебнулся глотком вина и схватился за нож.

– Король Гарольд – величайший из полководцев, когда-либо живших на земле, – загремел он. – Он затмил всех ваших Александров и Алп-Арсланов. Проглоти свои слова или проглотишь клинок!

Квинт вскочил и укрылся за стулом Тайлефера, явно рассчитывая, что в случае необходимости фокусник подымет его в воздух, подальше от взбесившегося англичанина. Здесь он чувствовал себя в безопасности и продолжал поддразнивать Уолта, багровый кончик его носа зловеще светился:

– Полководец? Вздумал сражаться по старинке, как в сагах, где дружинники бьются, сдвинув щиты. К какой тактике он прибег? Стоял на вершине холма, словно в землю врос, пока его не изрубили, как капусту! Самой грубой его ошибкой было взглянуть на покрытое тучами небо и заявить: «Не вижу никаких стрел!»[77].

Квинт зашел слишком далеко. Перелетев через стол, Уолт набросился на него, колотя насмешника по лицу обрубком правой руки, а левой размахивая ножом – к счастью, серебряный столовый прибор с тупым лезвием и закругленным острием никому не мог причинить вреда. Общими усилиями Ален, Аделиза, Юнипера и многочисленные служанки наконец справились с Уолтом и усадили его на место.

– По крайней мере чертов монах-расстрига мог бы извиниться! – буркнул Уолт, задыхаясь. Девушки поспешно убирали разбитую посуду.

– Расскажи нам, как все было на самом деле. Если убедишь меня, что я не прав, я охотно попрошу у