К началу декабря Саломея продала все, что принадлежало лично ей. За два доходных дома она получила шестьдесят тысяч. Пятнадцать тысяч Коста привез ей, отобрав у Атласова. Молчаливый абрек так напугал жуликоватого управляющего, что тот, лишь бы спасти свою жизнь, отдал не только все деньги, заработанные на графине Печерской, но показал и склад со строительными материалами. Коста, объявив, что графине кирпичи не нужны, забрал все, что только нашел ценного в доме Атласова: столовое серебро, сережки его жены, даже оклады с икон. И когда абрек выехал со двора, управляющий перекрестился и заплакал от счастья, что остался жив.

Теперь у графини было сто пятьдесят тысяч в золоте. Она распорядилась упаковать в сундуки все столовое серебро, имевшееся в доме, и решила забрать его с собой. Женщина хотела увезти еще и мебель, но тогда поездку пришлось бы отложить до весны: большой обоз в горах мог пройти только после того, как сойдет снег. Саломея пока не приняла окончательного решения об отъезде, она вновь была сосредоточенна и сильна и не хотела впустую терять время, сидя в Пересветове из-за диванов и столов. Наконец, она приняла решение, что выедет вместе с Костой и Азой сразу после Рождества, а Заира приедет вместе с обозом весной.

До отъезда оставалось два дня, и графиня лично наблюдала за упаковкой вещей, которые собиралась взять с собой, когда в ее спальню влетела перепуганная Заира.

— Там приехал какой-то советник Вольский, говорит, что он — душеприказчик покойного графа, хочет видеть тебя, — прошептала она на ухо своей хозяйке, подозрительно покосившись на Азу, упаковывающую в сундук платья графини.

— Проводи его в кабинет, — распорядилась Саломея. Она не спешила на встречу, пытаясь предугадать, с чем приехал Вольский.

«Наверное, сообщить о смерти Михаила, — подумала она, — и договориться со мной».

Саломея повеселела, оглядела свое бархатное платье желудевого цвета с широким кружевным воротником и такими же манжетами на длинных рукавах, сочла его вполне достойным и поспешила в кабинет. Вольский оказался немолодым мужчиной с умным усталым лицом. На нем был зеленый мундир, и Саломея вспомнила, что гость — дипломат.

— Чем обязана? — вместо приветствия спросила она, усаживаясь за свой письменный стол.

Вольский, спокойно проглотивший ее грубость, уселся в кресло, стоящее напротив, и сообщил:

— Сударыня, я являюсь душеприказчиком покойного графа Петра Гавриловича Печерского, и приехал сообщить вам его последнюю волю. Он завещал все свое состояние своему сыну Михаилу, и особенно настаивал, чтобы вы и ваш сын покинули это имение.

— С какой стати! — взорвалась Саломея, не ожидавшая такого поворота разговора. — Мы с сыном такие же Печерские, как и Михаил. У нас тоже есть права, и выгонять нас из дома, где мы прожили столько лет, я не позволю! Я буду разговаривать только с Михаилом, а вас я не знаю, и знать не хочу.

— Вы, наверное, надеетесь, что графа Михаила Печерского нет в живых? — внимательно вглядываясь в лицо Саломеи, спросил Вольский. — Но вам не повезло. Мой племянник остался жив и сообщил, что в него стрелял ваш любовник Коста. Решив, что застрелил графа Печерского, ваш абрек снял с руки раненого Михаила перстень с гербом рода, который я сам передал племяннику перед его отъездом из Вены. Я опознал этот перстень на руке вашего сына Ивана в Санкт-Петербурге, о чем сообщил статс-секретарю министерства иностранных дел графу Каподистрии, а потом и самому молодому человеку.

— Что? Вы посмели сказать моему сыну, что Коста — мой любовник, и что это я послала того убивать старшего брата моего мальчика?! — вскричала Саломея. — Да я вас засужу, я поеду к государю, я упеку вас в Сибирь!

— Сначала за покушение на графа Печерского ответит ваш абрек. Через час здесь будет отряд солдат — его ведь ищут и за преступления на Кавказе. А что касается вас, то вас нигде не примут, а уж тем более в Зимнем дворце. Граф Печерский оставил кроме завещания и заверенное тремя священнослужителями письмо на имя государя, где признается, что так и не прикоснулся к своей третьей жене. Брак с вами не был консуммирован, поэтому он считается недействительным. А ваш сын, рожденный через год после формальной свадьбы с графом — незаконнорожденный.

«Господи! За что? — мелькнуло в мозгу Саломеи, — почему сейчас, когда я хочу начать новую жизнь! Что же теперь делать? Убить Вольского? Но это теперь бесполезно».

Графиня молча сидела за столом, сцепив руки и глядя на кольца, свободно вращающиеся на ее похудевших пальцах. Наконец, решив, что нужно попробовать договориться с врагом, свалив все на Косту, Саломея подняла холодные глаза на Вольского и невозмутимо спросила:

— Какие будут предложения?

«Да уж! Дама не из робких, — подумал дипломат, — но лучше договориться, чем полоскать грязное белье Печерских на всех углах».

Он откашлялся и сказал:

— Предложения такие: вы уезжаете из Пересветова и никогда больше не беспокоите моего племянника. Он не отбирает у вас имущество, купленное на доходы от этого имения, которые вы несколько последних лет, запугивая управляющего, отбирали у законного хозяина. — Вольский помолчал, а потом добавил: — Тогда виновником покушения на моего племянника будет ваш абрек, а вы и ваш сын останетесь в стороне.

— Вы говорили, что виделись с моим сыном, — сказала уже полностью овладевшая собой Саломея. — Что вы ему сказали?

— Я сказал ему, что наследство оставлено графу Михаилу, которого пытался убить Коста, и что кольцо, которое Иван носит на пальце, убийца снял с пальца моего племянника.

— Вы заявляли моему сыну, что это я послала абрека убить Михаила? — настаивала графиня.

— Я порядочный человек, сударыня, и не делаю заявлений, которые не могу доказать, — возразил Вольский.

— Значит, вы сказали Вано, что граф Печерский ему не отец? Ведь это вы можете доказать!

— Я бы промолчал, сударыня, но молодой человек находился в почти невменяемом состоянии, он кричал, что будет судиться, отстаивая свои права на наследство, — сказал дипломат. — Хватит семье Печерских того позора, который уже есть, не нужно трясти еще и вашим грязным бельем.

Это было прямое оскорбление, но Саломея и бровью не повела. Этот старик ее совершенно не волновал, он защищал своего птенца, а ее детеныша уничтожил не он, а старый мерзавец — ее несостоявшийся муж, и дурак Коста, который не справился с простейшим поручением. Граф Печерский лежал в могиле, его она достать не могла, а вот Коста ответит перед матерью за то, что он сделал с ее ребенком. Графиня встала и, глядя сверху вниз на Вольского, сказала:

— Я согласна на ваши условия. Я уеду из Пересветова завтра. А сейчас покиньте мой дом. Еще два дня я — в нем хозяйка. А потом делайте что хотите.

— Хорошо, я вернусь послезавтра, — согласился Вольский и поднялся. — Всего наилучшего, сударыня.

Саломея его уже не слушала. Она прошла мимо дипломата, как мимо пустого места, и направилась в свою спальню. Аза уже положила в сундук все платья графини и пыталась закрыть крышку.

— Вон отсюда, — гаркнула Саломея, — чтобы духу твоего здесь не было.

За Азой захлопнулась дверь, а графиня подошла к своему бюро. Маленьким ключиком, который она