— Не могу сказать, что я этого не подозревал, — помолчав, сказал Серафим, — повадки Вано слишком напоминают этого абрека, только мать этого не видит. Во всем, что касается моего брата, она слепа.
— Серафим, нужно остановить убийцу, прошу тебя, напиши вместо меня письмо Вольскому в Вену, я подробно продиктую все, что случилось, — попросил граф.
Но Серафим осторожно расцепил пальцы друга, все еще сжимавшие его плечи, и, помолчав, тихо, но твердо сказал:
— Ты хочешь от меня слишком много, она моя мать, а он — мой брат. Да, Саломея, наверное, никогда не любила меня. Считая свой брак с моим отцом ошибкой, она и на меня перенесла свое отношение к мужу-неудачнику. Может быть, и мне тоже нужно было отказаться от нее, но я не могу, я — другой человек. Чем больше мать отталкивала меня, тем сильнее мне хотелось, чтобы она, наконец, поняла, как была неправа, сказала бы хоть одно слово одобрения, просто похвалила бы меня только один раз. Я забыл бы все обиды и был счастлив. И пусть этого так и не произошло, я все равно не могу написать, что моя мать — преступница. Прости меня, но это выше моих сил.
— Это ты прости меня, что не подумал о твоих чувствах, забудь мою просьбу, ты и так вытащил меня с того света, — возразил Михаил.
— Я обещаю, что зрение к тебе вернется, ты напишешь письмо сам и тогда отправишь его, — сказал доктор. — А сейчас постарайся уснуть. Как ты правильно заметил, ты только что выкарабкался с того света.
Организм Михаила постепенно восстанавливался, хотя молодой человек еще дышал достаточно тяжело. Он уже ходил по квартире друга, опираясь на плечо Серафима или сиделки Аннет, которую доктор нанял себе в помощь. Только темнота все никак не отступала. Граф сбился со счета — прошел ли месяц с тех пор, как его ранили, или нет? Серафим, получивший широкую известность среди жителей Брюсселя из- за нескольких блестящих операций, которые он провел после сражения под Ватерлоо, особенно после того как успешно прооперировал раненого принца Оранского, сына короля Голландии, сейчас принимал больных этажом ниже, а с графом была только Аннет.
— Аннет, подойдите ко мне, — позвал Михаил.
— Что угодно вашему сиятельству? — любезно спросила девушка, и граф в который раз подумал, какой у нее приятный голос.
— Какое сегодня число? — осведомился он.
— Сегодня двадцатое июля, — сообщила сиделка. — Вы кого-то ждете?
Этот простой вопрос натолкнул Михаила на неожиданную мысль, и он сказал:
— Аннет, я уже давно жду своего друга князя Черкасского, а его все нет. Вы не могли бы сходить на его квартиру — это рядом с собором Святого Николая, и узнать, что случилось?
— Конечно, это в двух кварталах отсюда, расскажите мне, где квартира вашего друга, и я туда схожу.
Граф описал двухэтажный дом, где на первом этаже был магазинчик, торгующий брюссельским кружевом, и где его друг снял квартиру, полностью занимающую второй этаж, на время их пребывания в Брюсселе. Поняв, куда нужно идти, Аннет быстро собралась и ушла.
«Господи, почему мне это сразу не пришло в голову? — с огорчением подумал Михаил, — ведь все считают меня мертвым».
Он с таким нетерпением ожидал возвращения сиделки, что время ее отсутствия показалось молодому человеку вечностью. Наконец, раздался щелчок дверного замка. Он услышал легкие шаги Аннет, но за ней шел мужчина, обутый в сапоги. Граф, у которого с потерей зрения обострился слух, слышал это с другого конца квартиры. Аннет постучала в его дверь, предупреждая, и вошла, не дожидаясь ответа.
— Ваше сиятельство, — сказала сиделка, — я привела к вам господина Александра, слугу вашего друга.
— Сашка, это ты? — обрадовался Михаил, протягивая вперед руку.
— Да, барин, я вас везде ищу уже месяц, совсем отчаялся, — сказал знакомый голос, и широкая рука Сашки сжала пальцы Михаила. — Барин, Алексей Николаевич, сам уехал в Париж с письмом для государя, а мне велел сидеть на квартире, вдруг вы вернетесь. Вот я и жду вас столько времени, а вы, вон как, ничего не видите.
— Зрение должно вернуться, так мой доктор говорит, — сообщил Михаил, но тут же заговорил о том, что его волновало: — Собирайся и езжай в Париж. Расскажешь князю Черкасскому и моему дяде, действительному статскому советнику Вольскому, если он там будет, о том, что со мной случилось.
— Конечно, барин, сегодня же поеду, — с готовностью согласился Сашка. — А что им передать?
— Скажи, что в меня стрелял абрек Коста, любовник моей мачехи. Он целил мне в сердце, да видно немного промахнулся, только легкое прострелил, а потом решил добить, ударив рукояткой пистолета в висок. Слава богу, что меня подобрали местные крестьяне и привезли в прусский полевой госпиталь, где хирургом работал мой друг детства Серафим. Он меня прооперировал и выходил, вот только зрение пока не вернулось. Все запомнил?
— Да, барин, в вас стрелял абрек по имени Коста, — повторил Сашка.
— И еще скажи Алексу, что этот бандит снял у меня с пальца кольцо отца с гербом Печерских, которое дядя передал мне в Вене перед отъездом, — добавил граф. — Запомнил? Не перепутаешь? Все расскажешь правильно?
— Не беспокойтесь, ничего не перепутаю, — успокоил его Сашка, — я через час уеду. Только приведу вам наших коней.
— И что же мне с ними делать? — пожал плечами Михаил, — ведь я слепой.
— Вот поправитесь, и будете ездить верхом, — резонно решил Сашка.
Через час он привел коней, а свои вещи оставил внизу в приемной Серафима.
— Все, барин, купил билет на дилижанс до Парижа, через восемь дней буду там, — доложил он.
Михаил попрощался со своим посланцем и откинулся на спинку кресла, в котором сидел. По крайне мере, он воскреснет для мира. Может быть, дядя сможет вырваться и приехать к нему. Граф боялся надеяться, но все равно нетерпеливо ждал хоть какой-то реакции на свое воскрешение.
Месяц спустя, когда в его глазах было по-прежнему темно, Михаил сидел около открытого окна, ожидая возвращения Аннет, которую послал за свежей газетой. Девушка теперь читала ему газеты, по крайней мере, молодой человек больше не чувствовал себя оторванным от мира. Но Аннет вернулась не одна — она оживленно что-то говорила и смеялась. И когда собеседник ответил ей, сказав несколько слов на ломаном французском языке, граф узнал голос.
— Сашка, — окликнул он, — это ты?
— Да, барин, это я вернулся, привез вам привет от князя Алексея Николаевича. Уж так он обрадовался, что вы живы. Он письмо писать не стал, когда узнал, что вы не видите, велел мне на словах передать, что дядя ваш в Россию уехал за три дня до моего приезда. Но князь сразу же ему отписал все, что вы изволили мне передать. Барин меня к вам отправил, буду теперь вам служить, пока вы не поправитесь. И деньги он вам прислал, чтобы вы могли здесь жить, сколько нужно, или уехать, куда захотите.
Слуга положил на колени Михаила три тяжелых кошелька.
— Спасибо Алексею, — сказал растроганный граф, — хоть я и не вижу твоего лица, но еще один русский голос в моей жизни — уже радость.
С Сашкой жизнь пошла веселее. Граф начал выходить с ним на улицу, гулять, даже попытался ездить верхом в парке. И хотя попытку счел неудачной и больше не повторял, все равно чувствовал себя гораздо свободнее.
В середине сентября зарядили дожди и задули холодные ветры. Михаил начал кашлять, чем вызвал озабоченность Серафима.
— Твое легкое еще не зажило, нам сейчас только не хватало простуды, — с волнением говорил он, каждый день прослушивая друга. — Нужно переехать в более теплое место.
Две недели спустя, когда кашель графа не только не уменьшился, а начал прогрессировать, Серафим твердо сказал:
— Откладывать больше нельзя. Нужно уезжать, лучше всего в Италию. В Санкт-Петербурге принято
