битвы.
Через час все было кончено. Французы в панике бежали, преследуемые союзными войсками, а Веллингтон и поднявшийся на холм Блюхер принимали восторженные поздравления своих офицеров и многочисленных гостей. Алексей принес поздравления от имени русского императора и быстро спустился с холма в надежде встретить Печерского, так и не вернувшегося из своей разведки. Он объехал весь лагерь и, пока окончательно не стемнело, искал друга. На рассвете он возобновил свои поиски, но на поле, откуда уже вынесли раненых и где теперь работали похоронные команды, никого похожего на русского офицера не было. Алексей объехал все полевые госпитали, там тоже ничего не слышали о русском. Он даже посетил наспех сооруженный лагерь для захваченных в плен французов, лелея надежду, что Печерского приняли за француза и по ошибке кинули в лагерь. Но и там он не нашел Михаила. Оставалось только ждать, что друг вернется сам. И теперь, четыре дня спустя, надежда увидеть Михаила живым угасала на глазах.
Дверь кабинета Веллингтона распахнулась, сияющий герцог сам вышел с письмом в руках и направился к Алексею.
— Князь, вот письмо для его императорского величества, вы можете выехать немедленно, — сообщил он, протягивая Алексею письмо.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — ответил Черкасский, забирая письмо.
Он попрощался и отправился на свою квартиру. Пока он шел по мощеным камнем улочкам Брюсселя, у него созрел план, как ему поступить. Придя на квартиру, он окликнул своего ординарца Сашку.
— Ну что, вестей от графа нет? — спросил он.
— Нет, барин, ничего не известно, я уж всех солдат, кого мог, поспрашивал, — горестно сообщил слуга.
— И на каком языке ты их расспрашивал? — полюбопытствовал князь.
— Да на всех языках, что знаю, на тех и говорил, но меня понимают, — заверил Сашка.
— Ну, дай Бог, надеюсь, что Печерский вернется живым. А ты остаешься здесь и ищешь его, пока не найдешь. Квартиру держи, ведь он, если в Брюссель доберется, сюда придет. А я уезжаю в Париж, где буду ожидать нашего императора.
Князь оставил Сашке тугой кошелек, набитый золотом, двух верховых коней, а сам в почтовой карете выехал в Париж, куда во главе трехсоттысячной русской армии стремительно направлялся император Александр.
Вокруг была беспроглядная темнота. Михаил Печерский сбился со счета, сколько дней он уже прожил в кромешной тьме. Каждый раз, просыпаясь утром, он надеялся, что, открыв глаза, увидит хотя бы смутные очертания предметов, но чудо не происходило, чернота не отступала: он был слеп.
Самое печальное, что хотя он и получил свои увечья в сражении под Ватерлоо, но их нанес не боевой противник. Это хоть как-то могло бы примирить молодого человека с ужасной действительностью, но его раны были нанесены подосланным убийцей, а человеком, который заказал смерть Михаила, была его собственная мачеха.
В переломный момент сражения, когда из-за дальнего леса показались конные полки, граф сам вызвался отправиться навстречу всадникам, чтобы понять, кто получает подкрепление — союзники или французы. Тогда он мгновенно послал вперед застоявшегося коня и свернул к лесу, чтобы не скакать через поле, привлекая к себе опасное внимание. На опушке он остановился, пытаясь сообразить, как незаметно приблизиться к отрядам, и, решив скакать по узенькой тропинке, вьющейся между деревьев на краю леса, послал коня вперед.
Не прошло и двух минут, как он услышал стук копыт за своей спиной.
«Алексей — все-таки не выдержал, — раздраженно подумал граф, — так и будет опекать меня все время».
Он, придержав коня, обернулся, но вместо Черкасского на тропинке показался всадник в темно-синей форме Войска Донского.
«Нас только двое русских здесь, — удивился граф. — Откуда еще кто-то?»
Михаил остановился, ожидая казака, тот скакал молча, пригнувшись к шее коня.
«Казаки так не ездят, — подумал граф, — так скачут на коне только на Кавказе».
И через мгновение молодой человек понял, что был совершенно прав. Перед ним, подняв коня на дыбы, остановился человек, которого он, казалось, навсегда, оставил в своем печальном детстве. Это был любовник мачехи Коста, и он целился Михаилу в грудь из пистолета.
— Что это значит? — крикнул Печерский, пытаясь вытащить свой пистолет из седельной кобуры.
Но он опоздал, Коста выстрелил первым. Адская боль пронзила грудь графа, ему стало нечем дышать, он попытался схватиться за гриву коня, чтобы удержаться в седле, но руки уже не слушались, и молодой человек рухнул на узенькую тропинку в чужом лесу под ноги своему убийце. Граф еще был еще в сознании, когда Коста подошел к нему, наклонился и, хмыкнув, сдернул с его пальца перстень с гербом Печерских.
— Я целил в сердце, проклятый пистолет дал осечку, — спокойно объяснил он лежащему Михаилу, — но не заряжать же его снова из-за такого сопляка, как ты.
Абрек взял пистолет за дуло и, размахнувшись посильнее, ударил Михаила пистолетом в висок.
«Ну, вот и все, — успел подумать Михаил, — как просто».
Чернота накрыла графа, и он стремительно полетел в мягкую бесконечную яму.
Когда Михаил впервые пришел в себя в непроницаемой черноте, он заметался на постели, пытаясь подняться, но знакомый голос остановил его:
— Не нужно вставать, тебе еще рано это делать, я прооперировал тебя всего десять дней назад и еще пока не уверен, что все сделал правильно.
— Серафим? Это ты?! — обрадовался граф, хватая руки, удерживающие его за плечи. — Как ты меня нашел?
— Я не искал. Тебя принесли ко мне местные крестьяне, они нашли тебя на опушке леса около поля битвы. Ведь я — один из хирургов прусской армии, и мой полевой госпиталь всегда идет за армией Блюхера.
— Почему я ничего не вижу? — выпалил Михаил.
— У тебя было прострелено легкое и разбита голова. Пулю я вынул и легкое зашил, хотя это была сложнейшая операция, но с контузией пока справиться не могу. Череп, слава Богу, не треснул, но тебя ударили в висок, и это вызвало контузию. Я надеюсь, что она пройдет, и зрение вернется, ведь твои глаза не повреждены, все должно быть хорошо.
— Где я нахожусь, в прусском госпитале? — спросил граф.
— Нет, ты у меня на квартире в Брюсселе. Военные действия закончены, госпиталь свернули, и я написал прошение об отставке. Мне нужно выхаживать тебя.
— Спасибо тебе за все. Это Бог послал мне тебя, иначе я бы не выжил.
— Возможно, и так, — согласился Серафим, — то, что я делал с твоим легким, ни в одной медицинской книге не описано, когда поправишься, я, может быть, расскажу тебе об этом. А для врачей, особенно полевых хирургов, опишу эту операцию. Мне казалось, что отец стоял за моим плечом, когда я оперировал, ведь дядя говорил, что его считали лучшим специалистом-легочником в Москве.
Он вздохнул, и оба молодых человека подумали об одном и том же, что своих отцов почти не знали. Тут же мысли Михаила вернулись к событиям, произошедшим в лесу, и он сказал:
— А ты знаешь, кто меня ранил?
— Как кто — французы, — удивился Серафим.
— Если бы, но нет — это был враг из дома. В меня стрелял Коста, — мрачно возразил граф.
— Как же так? — тихо спросил доктор, и Михаил почувствовал, как затряслись руки, которые он все еще сжимал в своих ладонях.
— Я думаю, дело в наследстве. Мой отец умер четыре месяца назад, вот Саломея и решила прибрать к рукам его наследство через Вано. Она не знает, что отец оставил официально заверенный документ, подтверждающий, что его брак с третьей женой не был консуммирован, поэтому Вано не может быть его сыном.
