– По рукам? – Егор протянул ему открытую ладонь.

– Погодь, – северянин снял с крюка у двери меховую куртку. – Сперва-то схожу, погадаю.

Атаман с купцом переглянулись, Михайло пожал плечами. Остальные мужчины посерьезнели и расселись по чурбакам, скамьям и табуретам возле стола.

Хозяина дома не было долго. Наконец после длинного тонкого завывания, он сильным ударом толкнул дверь, тут же отряхнулся, громко хлопая себя по бокам.

– На-ко ты впрямь удачлив, ушкуйник-князь, – провозгласил Трескач. – Петухи-то с коровами спят, из свинарника-то ни звука, Полунощник на первую же зарубку-то откликнулся. Твоя взяла, поутру-то отправляемся. Эй вы, дармоеды! – прикрикнул северянин на земляков. – Ну-ка, бегом корабли чистить! Трюмы проверьте, масло-то и припасы походные. Для гостей наших-то еды загрузите на восемь седмиц-то пути, и льда пресного с озера-то нарежьте. Снасти подтянуть, паруса просалить… Ну, вы и сами-то знаете. Бегом, бегом, что расселись-то, как клуши вяленые?!

Мужчины, поднявшись, заторопились к выходу.

– И когда у вас утро наступает, Игнат? – поинтересовался Острожец.

– А как выспимся-то, так и утро, – ответил Трескач. – Ты тоже-то на берег ступай да указывай, какие из повозок-то твоих на борт выгружать, а каковые-то под скалой можно оставить. Мне, чего там у тебя под рогожами, неведомо…

Исходя из определения северянина – утро для Егора уже наступило. Поэтому забираться обратно на полати он не стал. Не спеша оделся, не поленившись натянуть и меховые штаны, и войлочный поддоспешник, и теплый волчий налатник, водрузил на голову лисий треух, подозрительно похожий на плохо скроенную ушанку без завязок. И тем не менее, когда вышел, заполярный холод моментально пробрал его до костей, всасываясь в рукава и за воротник, пробивая тонкие подошвы сапог.

Северяне же, наоборот, куртки посбрасывали, торопливо готовя кочи к плаванию. Расчищенные от снега, знаменитые северные корабли больше всего напоминали пузатые торговые ладьи, но поставленные на толстые полозья – мощные брусья шли под брюхом справа и слева от киля, без всяких стапелей удерживая вытащенный на берег корпус в ровном положении. К борту были прислонены широкие сходни с набитыми на них поперечинами, и моряки как раз закатывали по ним бочки с неведомым содержимым. Здесь же стояли сани с мороженой курятиной – видимо, ее тоже предполагалось перегрузить в трюм.

Затянув бочки наверх, северяне замялись, после чего большинство пошло к саням, а трое мужиков, отделившись от прочих, старательно оправились, одергивая фуфайки и подтягивая пояса, раскатывая рукава и притоптывая коричневыми мохнатыми бахилами. Затем двинулись к Егору, остановились в трех шагах, торжественно поклонились:

– Не вели казнить, княже, вели-то слово молвить. Интересуется общество, даровал ли ты нам-то милость прошеную, принял ли мужей местных-то в рать свою, супротив схизматиков собравшуюся?

Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.

Егор задумался. Расхрабрившиеся северяне, как ни крути, были людьми мирными. Промысловики, рыбаки, охотники. Привычки резать глотки без колебания не имели. Однако же понимал атаман и то, что хороший стимул сделает моряков куда более старательными работниками. Да и дел на войне даже мирным людям всегда хватает.

– Передайте обществу, в равных правах с прочими ватажниками идут, – решился он. – Но только на берегу и при сечах слушать меня, как отца родного! Любой приказ исполнять, как бы страшно это ни было!

– Не сумневайся-то, княже! – обрадовались мужики. – Мы к порядку привычные-то. Не подведем!

Они уже собирались вернуться к остальным, когда Егор спохватился:

– Стойте! Первое поручение у меня уже есть. Груз у меня особый с собой. Надобно его на то судно погрузить, на котором я со старшим кормчим пойду.

– Все сделаем-то, не беспокойся, княже, – заверил средний из мужиков, чернобородый и с бритой головой, кивнул соседу, такому же чернобородому, но с белой выцветшей кожей и глубоко сидящими узкими глазами: – Гагар, проследи.

Егор усмехнулся. Он почему-то думал, что Гагаром местный купец кличет большеухого и веснушчатого мальчишку лет семнадцати, с голубыми, как у Елены, глазами.

– Клим, с нами-то пошли! – махнул рукой мужчина.

Бросив рогожу с курятиной обратно на сани, на призыв подбежал тот самый лопоухий паренек:

– Че звал, дядя Гагар?

– Пойдем, князь нам возок-то особый покажет. Товар из него на Бычий коч перегрузить-то надобно.

– Надо – погрузим, – деловито подтянул штаны мальчишка.

– И ты тоже гарпун метать умеешь? – спросил его Егор, направляясь к собравшемуся под обрывистым склоном ближнего холма обозу.

– А как же! – стараясь говорить низким голосом, подтвердил паренек. – У нас, поморов-то, каждый муж сему искусству-то сызмальства обучен.

– Так вы поморы?

– По морю-то ходим. Стало быть, поморы.

– Логично, – согласился Егор. – А кто такой Полунощник, ты знаешь?

– Ветер, что на север-то и закат дует. Под него из бухты выходить-то зело удобно, и в море отправляться. А ты отчего-то спрашиваешь?

– Да купец ваш, Трескач, сказывал, будто тот ему откликнулся. А я все не мог понять, кто это такой?

– Тс-с-с! – прижал палец к губам паренек. – Про то вслух-то не сказывай. Погоду спугнешь!

– Да? – вскинул брови Егор.

– Люди сказывают, род Трескача колдунам-то лопарским души баб своих продал в обмен на дощечку-то ветряную, – громко прошептал Клим. – С тех пор когда они в море ветер-то зовут, Шелонник там, Обедник, Побережник, али еще какой, те откликаются и на помощь приходят. А бабы у них в роду-то все злющие. Оно и понятно, коли-то бездушными растут. Их токмо ради приданого рыбаки замуж и берут. Иначе все до единой-то в девках бы ходили!

– Так у вас что, каждый ветер имя свое имеет? – атаман остановился возле саней с порозами.

– А как же! Мы к ним со всем-то уважением. Но токмо зазря вслух лучше-то не поминать. Услышат – придут все вместе, буря-то случится. Буянить до тех пор станут, пока-то не разберутся, кому оставаться, а кому за море уходить.

– Вот эти игрушки мне нужны будут в походе, – указал на рогожу Егор. – Вещи хрупкие, вы с ними осторожнее.

– Не беспокойся, княже. Даже снежинки-то с добра твоего не слетит. Мы свое дело знаем.

Это было правдой. За считаные часы поморы привели в порядок и полностью загрузили пять кочей, три из которых были двухмачтовыми, в полтора раза крупнее новгородских немаленьких ладей. Когда низкое северное солнце скатилось за горизонт – маленький флот порта Териберка уже был готов к выходу в дальний опасный поход.

Новым днем вошедший в раж купец Трескач поднял и своих земляков, и ратных гостей еще затемно. За неимением просторной церкви вывел всех к поставленному на берегу кресту, сам же прочитал молитву, призывая милость Христа к себе, своим спутникам и их начинанию, после чего все вместе люди отправились к кораблям.

Сходни с бортов были убраны, вместо них висели широкие веревочные лестницы.

– Нам бы только-то их с места сдвинуть, – деловито поплевал на ладони идущий слева поморец. – А там сама пойдет.

Облепив кочи, словно муравьи, по команде Игнатия люди дружно навалились на борта первого корабля, самого большого:

– На велику силу дружно, поднатужились!

Послышался треск, огромная крутобокая туша дрогнула, чуть двинулась, разрывая ледяную корку,