мошенничество в торговле, в юриспруденции, в политике считаются не достойнее простой кражи; откровенная ложь – не честнее уголовно наказуемого подлога; клевета – не утонченнее кражи со взломом; соблазнение невинности – не менее отвратительным, чем убийство.

Особенно же оно порицает те порочные деяния, в которых преступник понуждает участвовать других. Он может сожалеть; он может – пусть и после изнурительной борьбы – вновь ступить на путь добродетели; его дух может снова обрести чистоту, пусть и через лишения, непременно сопровождающие усилия, направленные на обновление; но более слабое человеческое существо, которое он увлек на путь порока, на которое он возложил часть своей вины, но которому он не в состоянии отдать часть своего раскаяния и исправления, чей путь вниз (первый шаг которого был сделан под его руководством) он не в состоянии пресечь, но вынужден постоянно наблюдать, – на какое отпущение грехов может он здесь рассчитывать? В этом его постоянное, его неизбежное наказание, которого не снимет никакое раскаяние и никакая милость каких бы то ни было сил.

Давайте также будем справедливы в суждениях о мотивах действий других людей. Мы в действительности мало что знаем о том, что выгодно и что невыгодно другим людям. Никогда нельзя утверждать, что, например, тот человек лучше этого, и тем более, что этот человек очень хорош или наоборот, очень плох как таковой. Зачастую даже самые низменные из людей умирают, оставляя по себе славу кристально честных. Вряд ли среди нас есть хоть один человек, который за свою жизнь хоть один раз не находился бы на грани совершения преступления. Каждый из нас, оглянувшись с содроганием, может вспомнить те моменты, когда стоял на скользком склоне, нависающем над пропастью греха; когда – будь искушение хоть чуть сильнее или действуй оно чуть дольше, прижми нас чуть покрепче нужда или выпей мы чуть больше вина, помутняющего рассудок, лишающего нас возможности здравого суждения и выдвигающего на первый план наши низменные страсти, – мы поскользнулись и неизбежно пали бы, чтобы никогда более не восстать.

Мы можем, наверное, сказать: «Этот человек солгал, украл, совершил подлог, растратил доверенные ему деньги, а тот человек, напротив, прожил жизнь с чистыми руками». Но мы не можем утверждать, что первый из этих людей не боролся, пусть и безуспешно, против искушений, под влиянием которых второй из них пал бы без борьбы, встреться они на его жизненном пути. Мы можем утверждать, у кого наиболее чистые руки перед лицом Рода Человеческого; но никак не можем мы утверждать, кто обладает наиболее чистой душой пред лицом нашего Господа. Мы можем утверждать: «Вот этот человек совершил прелюбодеяние; а вот тот человек прожил жизнь, не совершив этого греха». Но мы не можем утверждать, происходила ли невинность первого из этих людей от холодности его сердца, от отсутствия мотива, от присутствия страха или от недостаточности искушения; не можем мы утверждать и того, что падению второго предшествовала неописуемая внутренняя борьба между всепобеждающей страстью и всесдерживающим осознанием будущего раскаяния. Щедрость, равно как и скупость, могут быть уступками природному темпераменту; и в глазах Господа долгая и щедрая жизнь одного человека, которая стоила ему немногих усилий и редких настоящих жертв, соответственно, немного прибавила к его добродетели и стоит меньшего, нежели всего несколько редких щедрых поступков, на которые чувство долга и сострадания вынудило кого-то другого, по природе своей сдержанного и скупого. Даже в жизни, полной греха, позора и падений, может быть больше заслуг, больше самоотверженных усилий и самых достойных стихийных проявлений нравственного величия, нежели в жизни, которая всегда казалась нам самой что ни на есть праведной.

Когда мы выносим приговор падшим или сочувствуем им, откуда нам известно, что, подвергнись мы таким же искушениям, которым подверглись они, мы не пали бы точно так же, как пали они, и возможно, после еще менее продолжительного сопротивления? Откуда мы можем знать, что предприняли бы мы сами, окажись мы без работы, будь мы исхудалыми, голодными, мерзнущими у нетопленного очага, а наши дети просили бы у нас хлеба? Мы не пали, потому что не встретили в своей жизни достаточного искушения! Тот же, кто пал, может быть, в душе не менее достоин, чем мы. Откуда мы знаем, что наши сестры, дочери, жены смогли бы противостоять бедности, покинутости всеми, страданиям, позору, лишениям и искушениям, против которых не устояли их несчастные падшие сестры? Возможно, и они не пали лишь потому, что не подвергались в своей жизни настоящим жестоким искушениям! Как мудро указание молиться за то, чтобы Бог не ввел нас во искушение!

Человеческое суждение никогда не должно быть незыблемым. Сколько убийств было совершено по суду вследствие простого невежества или безумия судей! Сколько убийц было повешено по приговору суда, среди которых истинных, природных, убийц было не больше, чем среди присяжных или судей, выносивших им приговор! Закономерно возникает сомнение, не является ли судопроизводство любой страны огромным институтом произвола и несправедливости. Господь видит и то, что недоступно взору человека; и даже самый последний преступник, как бы черен он ни был в глазах общества, пред Его лицом обладает каким-то мельчайшим лучиком света, мерцающим в уголке его души; однако это тот самый лучик, который давно бы уже погас в душах многих из тех, кто ныне гордо прохаживается в непреходящем свете мирской славы, подвергнись они тем же испытаниям, каким подвергся этот несчастный отверженный.

Мы не познали даже внешней жизни человека. Мы не имеем права даже высказывать суждения о его поступках. Мы не знаем и половины всех деяний порока или добродетели, совершенных нашими самыми близкими людьми. Мы даже о своем ближайшем друге не можем утверждать со всей определенностью, что он не совершил того или иного греха, не нарушил той или иной заповеди. Пусть каждый испросит совета у своего собственного сердца! Сколько наших собственных порочных или добродетельных деяний остались неизвестными нашим самым близким друзьям?! Скольких добродетелей, которые нам приписывает общество, мы не имеем; сколькими пороками, за которые нас осуждают, мы не обладаем! Только малая толика наших порочных деяний обычно становится широко известной, а из наших добродетелей наибольшая и наилучшая часть, скорее всего, известна только Господу.

Следовательно, мы будем справедливы, верша суд над другими людьми, только ес ли будем ду ховно ще дры; и примем мы на себя обязанность судить другого, только если будем принуждены к этому; ведь мы так склонны ошибаться, а последствия наших ошибок так невероятно серьезны! Никому нет нужды домогаться судейского поста, поскольку принимая его, он принимает на себя тяжелейший и, несомненно, гнетущий груз ответственности. Но вы принимаете его, ибо в природе человеческой – осуждать ближнего своего за то, за что в тех же условиях он оправдал бы сам себя. Пристально следите, исходя из вышесказанного, за исполнением всех обязанностей, налагаемых вашей должностью, честно и милосердно, дабы, совершая правосудие над преступником, вы не совершили преступления, которое было бы еще более низменно, нежели то, за которое вы его осуждаете, а последствия которого мучили бы вас вечно.

Все же для нас важны грехи, преступления и проступки других людей; но только с точки зрения нашей нравственной дисциплины. Войны и кровопролития, происходящие вдали от нас, подлоги, не затрагивающие наши материальные выгоды, – все равно все это затрагивает наши чувства и сказывается на нашем нравственном здоровье. О них следует поразмыслить нашим любознательным сердцам. Общественное мнение может невнимательно отнестись к жертве греха, и этот несчастный может подвигнуть массы лишь на смех над собой или на презрение к себе. Но для масона превыше всего стоит образ священной Человечности; это такое же склонное ошибаться человеческое существо, каков он сам; это покинутая, оставленная всеми, позабытая душа; и в этом случае его мысли – все об той же несчастной заблудшей душе – будут гораздо глубже и проницательнее, нежели мысли презирающего ее, насмехающегося или же выносящего ей приговор. На все человеческие преступления, всю эту систему бесчестия, отговорок, обмана, неправедных прибылей, оскорбительных амбиций, из-за которых люди так борются друг с другом, здравомыслящий масон взирает не только как на совокупность подлых методов и устремлений, но и как на священный конфликт бессмертных разумов во имя единомоментных целей. Это сожаления достойная и нечестивая борьба; на нее мы вполне вправе взирать с отвращением; но это отвращение непременно должно перерастать в сострадание. Ибо ставки в этой игре отнюдь не соответствуют тому, что воображают те, кто принимает в ней участие, как не соответствуют они и реальности. Например, вот тот человек делает ставку на общественный пост, но в действительности он получает не его, а возможность растрачивать, льстить, совершать подлоги и обманывать.

Добродетельные люди чересчур гордятся своими добродетелями. Они уважаемы; бесчестие обходит их стороной; они обладают весом и влиянием в обществе; на их ризах нет ни единого пятнышка; ядовитое дыхание клеветы никогда не проникало в окружающий их воздух. Как легко им при такой жизни с