первое время. Рабы, стонущие под бичом надсмотрщика, не задумываются о своих политических правах; избавившись же от оков личного рабства, они становятся чувствительны к политическому притеснению. Освобожденные от абсолютной власти и управляемые с тех пор одним лишь законом, они начинают пристально изучать сами законы и начинают выражать желание, чтобы ими управлял не просто закон, а такой закон, который они бы сочли наилучшим из существующих. А когда гражданский деспотизм исчезает, а государственный закон претерпевает изменения в духе просвещенной юриспруденции, они могут неожиданно придти к выводу, что все же они живут под гнетом деспотизма, на этот раз церковного, и начинают испытывать желание провести реформу и в этой сфере.

Правда, что развитие гуманизма также протекает весьма медленно, со многими остановками и отступлениями вспять. В земных монархиях нам нечасто приходится видеть, как деспотические режимы сдаются, уступая место самоуправляемым народным сообществам. Нечасто видим мы и как церкви христианского мира ратуют за избавление народов от этого ярма. Не видим мы и великих Учителей веры, которые задались бы целью открыть Истину для себя и для других; скорее, они продолжают править миром и удовлетворены этим правлением, и принуждаются к нему какой-либо неоспоримой, с их точки зрения, догмой; и они так же связаны этой необходимостью править, как народы – необходимостью быть управляемыми. Бедность в самых плачевных ее проявлениях до сих пор встречается в самых крупных городах. Раковая опухоль бедности зарождается в самой структуре монархии. Люди в ней не знают меры в своих желаниях и собственных сил – в их удовлетворении: они живут и множатся, как трава в поле. И Провидение более не интересует их судьба. Разум более не посещает их, а если как-то и проявляется, то лишь в достижении какой-нибудь новой стадии падения. Войны не прекращаются: обязательно в любой момент где-нибудь да идет сражение или осада крепости. Счастья нет ни в одном доме, и слезы, гнев и пагубные страсти насаждают Ад там, где должен был быть Рай. Тем более необходимо здесь масонство! Тем шире поле его возможной деятельности! Тем яснее необходимость для него быть верным самому себе, возродиться и обновленным очнуться от своего летаргического сна, покаяться в своих грехах ради своей истинной веры!

Без всякого сомнения, труд, смерть и страсть к воспроизводству – это основные и неизменные условия человеческого существования, и из-за них совершенство и бессмертие на Земле становятся невозможны. Всегда – и это приговор Судьбы! – подавляющее большинство людей вынуждено трудом добывать себе средства к существованию, вследствие чего они не могут найти времени совершенствовать и развивать свой разум. Человек, знающий, что ему суждено умереть, не пожертвует уже существующими радостями ради, возможно, гораздо больших радостей в призрачном будущем. Не исчезнет никогда и любовь к женщине; наоборот, развитие ее ужасно и непредсказуемо, тем более, что оно прогрессирует вместе с общим ростом утонченности цивилизации. Женщина – это истинная сирена и богиня Юности. Но общество можно усовершенствовать; и для государств вполне возможно свободное правление; и свободы слова, мысли и совести давно уже не являются совершенной утопией. Уже сейчас мы видим, что некоторые императоры предпочитают быть избранными всеобщим голосованием; что путем голосования государство может решить стать империей; что эти империи отчасти пронизаны республиканским духом, являясь не чем иным, как демократическими режимами, возглавляемыми одним человеком, одним представителем, заменяющим собой собрание представителей. И если где-то еще сохранились теократии, то их главам приходится все чаще признавать необходимость доказать, в споре или силой, что они могут и должны прави ть. Чаще всего они стараются все же уничтожить сами истоки того вопроса, на который им приходится отвечать.

Таким же образом, день ото дня становятся все более свободными и сами люди, поскольку личная свобода человека заключена в самой структуре его разума. Он может иметь собственные воззрения относительно своего будущего, своих поступков и их возможных последствий; он может обозревать жизнь окружающих и выводить правила, которыми они должны пользоваться в дальнейшем как руководством к действию. Так он избавляется от тирании чувств и страстей, оказываясь наконец в состоянии жить в соответствии со всем существующим внутри него запасом света разума, вместо того, чтобы отдаваться на волю любого неосмысленного, чувственного импульса, точно сухой лист, несущийся по воле ветра. Вот что представляет собой личная свобода человека в преломлении к необходимости, накладываемой на него всемогуществом и провидением Господа. Сколько света – столько и свободы. Если император или Церковь решают обратиться к голосу Разума, то это непременно приводит ко всеобщему избирательному праву.

Следовательно, никому не следует терять мужество или думать, что труд на благо прогресса – это труд впустую. В природе сохраняется все: материя, сила, действие или мысль. Мысль настолько же есть конец жизни, насколько и действие; и одна-единственная мысль может привести иногда к большим результатам, нежели целые революции, например, к самой революции. Но, тем не менее, между словом, мыслью и делом не должно быть расхождений. Истинная мысль есть средоточение и кульминация жизни. Но все истинные и мудрые мысли приводят к действию. Они продуктивны, как свет; и свет, и набегающая тьма внезапной тучи на горизонте – это дары пророков своему народу. Знание, трудолюбиво собранное воедино, отражающее течение продуктивной мысли – течение по спирали – не плавает на поверхности, увеличивая число тружеников, нельзя его добиться. Большинство людей достигает только его поверхностного слоя. Оно не сравнимо с обычными, тривиальными проявлениями жизни. Целый мир ошибок и труда едва ли создал хотя бы одного мыслящего человека. В большинстве развитых народов Европы преобладают невежественные люди. Они преобладают над мудрыми, богатые – гораздо малочисленнее бедных. Там всегда больше тружеников, которые работают механически, по давней привычке, чем разумных и думающих людей. Эта пропорция обычно составляет приблизительно тысячу к одному. Результатом такого положения вещей чаще всего становится отсутствие возможностей, приводящее к исчезновению собственного мнения. Эти общества делятся на недумающее большинство и мыслящее меньшинство – узкую группу людей, которые думают за большинст во, а также как им управлять и куда направлять. Как только люди начинают думать, между ними возникают различия. Величайшая проблема тогда состоит в том, чтобы найти тех лидеров, кто вел бы народ, но при этом не искал бы возможности стать тираном. Это нужно даже скорее сердцу, нежели уму. Теперь каждый человек получает свою долю продуктов общественного труда путем утайки, махинаций и обмана. Полезные знания, полученные достойным образом, слишком часто используются недостаточно разумным и честным путем, так что учеба юных зачастую гораздо честнее и полезнее практической деятельности зрелых людей. Работа фермера в поле, благодарность земли в ее плодах, непредсказуемость и гнев Небес – все это постепенно делает человека честным, благодарным и объективным; с другой стороны, навыки, полученные на рынке, делают его сварливым, завистливым, хитрым и нетерпимым махинатором.

Масонство ищет возможности стать таким несущим благо, непредвзятым и неамбициозным лидером; а условием существования любого общественного института должно стать такое состояние, когда в какой- нибудь его части в любой момент обязательно слышно шуршание хоть одного мастерка, стук хоть одного молотка. С верой в человека, надеждой на будущее человечества, любовью и добротой к ближнему должны быть всегда дружны масонство как организация и каждый масон в отдельности. Пусть каждый делает то, что он лучше всего умеет. Учитель – это тоже работник. Как хороший лоцман, достоин высшей похвалы тот, кто постоянно передвигается по обществу, научая одну группу людей знаниям и опыту другой, посвящая их в таинства друг друга; и тот, кто воплощает в себе знания всех этих групп и держит в руках факел, служащий обществу маяком, – тоже на своем месте.

Масонство уже способствовало свержению с пьедесталов нескольких идолов и растолкло в мельчайшую пыль некоторые звенья цепи, опутывающей человеческую душу. Определенный прогресс уже имеет место, и какие еще доказательства этого нужны, если уже сейчас можно в чем-то убеждать человека, заставлять его что-то сделать без всякого риска быть растерзанным или, например, сожженным; если никакая доктрина не может быть принята как истина в последней инстанции, если она противоречит какой-либо другой доктрине, данной нам Господом. Задолго до Реформации один монах, который нашел свою дорогу к ереси без помощи Мартина Лютера, не смея даже прошептать на ухо ни одному человеку на свете свои несмелые антипапистские идеи, записал их на пергаменте и, запечатав этот ужасный, с его точки зрения, свиток, спрятал его в толстенной стене монастыря. Не было у него друга или брата, которому он мог бы высказать эти идеи или просто излить душу. Лишь небольшим облегчением было для него мысль о том, что в далеком будущем кто-то, возможно, обнаружит этот пергамент, и посеянное им семя не пропадет даром. Что если истине суждено так же долго пролежать в забвении в ожидании того, кто обнаружит ее, как