метнув подолом по одеянию Рогнеды. Ее спутник перевел:
— Княгине не нужна твоя милость! Она сама может оказывать милость!
— Я не оказываю милости княгине. Если меня не будут вспоминать, я совсем забуду о княжьей семье! — Рогнеда корила себя за то, что потеряла спокойствие. В тот вечер она дольше обычного стояла перед иконой, молясь и прося совета. Что делать? Княгиня почувствовала не прошедший интерес мужа к бывшей жене, видно, сильно задело, если сама приехала в монастырь.
Настоятельница монастыря, мудрая старая монахиня Ирина, только головой покачала вслед отъезжающим. И чего не оставят в покое бедную женщину? Конечно, она помнила, что Анастасия бывшая княгиня, которую Владимир оставил, как и троих других после женитьбы на вот этой Анне. Но сама новая монахиня никогда не кляла бывшего мужа и старалась отмолить его, только ей ведомые грехи. Молилась истово, из чего Ирина сделала вывод, что князь весьма грешен. Чего еще надо новой княгине?
Когда на следующий день Анастасия вдруг стала просить перевести ее в другой монастырь как можно дальше от Киева, настоятельница только пожалела монахиню:
— Да куда ж я тебя переведу? На Руси женских монастырей не то что грибов в лесу. Разве что попроситься в Византию?
Анастасия вскинула на нее умоляющие глаза:
— Только не туда! — И уже тише пояснила: — От детей далече…
Ирина улыбнулась — мать есть мать, даже в монастыре не забудет о детях. И вдруг кивнула:
— Живи как жила, велю сказать, если кто снова приедет, что ты ушла в греческий монастырь. Бог простит мне эту маленькую ложь.
Наверное, бог простил. В следующий раз князь не смог повидаться с бывшей женой. Но однажды увидел в руках у Ярослава берестяное письмо и выхватил из рук:
— Кому? Матери?
Тот не смог солгать:
— Ей…
Владимир удивился:
— Она же у ромеев?
Ярослав, не знавший о монашеской хитрости, пожал плечами:
— Не-ет… Где была, там и есть…
Князь снова метнулся в монастырь. Теперь его нельзя не пустить. Рогнеда вышла поговорить уже не в келью, а в общую трапезную, начала сама:
— Князь, прошу, не езди сюда больше. Для спокойствия твоей жены. Не трави ей душу.
Владимир хрипло выдохнул:
— Я не могу без тебя… Вернись в мир, это можно, я спрашивал. Вернись ко мне.
Рогнеда смотрела на мужчину, которого так любила много лет, от которого родила шестерых детей и видела не ярко красные губы и синие глаза, как раньше, а лицо уставшего от житейских забот человека.
— Нет, князь, я изменилась, мне не нужна мирская суета.
Князь с надеждой возразил:
— Но ты же помнишь о детях, переписываешься с Ярославом.
Глаза Рогнеды улыбнулись:
— О детях да. Никакая мать не сможет забыть своих детей. Но не мир, в котором они живут. Я христова невеста, князь. Забудь меня.
Владимир шагнул к ней, попробовал взять за руки, привлечь к себе:
— Рогнеда, вернись! Ты нужна мне!
Рогнеда покачала головой:
— Нет больше Рогнеды, есть Анастасия. Я буду молиться за тебя, князь. Будь счастлив со своей женой…
Глядя вслед удалявшейся Рогнеде, Владимир едва не зарыдал, ему не хотелось верить, что потерял свою любовь навсегда. Странной была эта любовь. Сначала она унизила князя отказом, потом он жестоко отомстил, однако, полюбив непокорную княжну. Много раз делал ее счастливой, но гораздо больше — несчастной. Крестился сам, крестил ее с детьми, но тут же бросил ради другой, более знатной и высокородной. А теперь готов ползти на коленях, умоляя, чтоб вернулась, но поздно. Она смогла сделать то, чего не смог он даже женитьбой на высокородной Анне — Рогнеда очистила свою душу и не хочет пускать в нее бывшего мужа, чтобы не мутить эту чистоту. Князь вдруг хорошо понял, что ему действительно больше нет места в жизни этой женщины.
Когда в трапезную вошла настоятельница монастыря, князь уже оправился от тяжелых мыслей и со вздохом обещал:
— Я не стану больше досаждать Анастасии. Скажи, что нужно монастырю, велю все сделать.
На обратном пути он размышлял о странностях судьбы, хорошо понимая, что закончилась часть жизни, связанная с Рогнедой. Даже если ее сыновей князь объявит наследниками после себя, их мать никогда уже не вернется к своему бывшему мужу. В этом ее правда, в этом ее сила.
Но встретиться пришлось еще не раз.
Закончилась и еще одна часть его жизни — связанная с Добрыней. Дядя решил крестить Новгород по примеру племянника, и никакие убеждения, что кияне и новгородцы не одно и то же, не убеждали. Казалось, стоит только предложить ильменцам новую веру, и они сами пойдут в воды Волхова. В Новгороде давно христианская община, крещеных немало среди варягов, которые то и дело приходят на службу, среди купцов, что часто бывают в дальних странах, тем более в Византии, много среди самих новгородцев. Главный волхв Богомил Соловей крестить желающих не мешает, значит, не станет возражать и в этот раз.
— Чего ты боишься? Смотри, как кияне спокойно позволили высечь Перуна. И новгородцы смирятся. Там христиан немало.
Владимир вздыхал и думал, что Киев и Новгород — не одно и то же. Одно дело позволять крестить желающих, которых не так уж много, совсем другое враз лишиться старых богов и сменить волхвов на новых священников! Основательно поразмыслив над опасениями племянника, Добрыня вдруг позвал с собой… ростовчан. Князь дивился:
— Да ведь Ростов не крещен, в чем они тебе помощники?
Дядя ухмылялся в усы:
— Я же их не крестить новгородцев зову. Ростов под Новгородом ходит, но давно освободиться хочет. Обещаю, что, коли помогут ильменцев одолеть, станут сами по себе под Киевом ходить. Тебе с того хуже не будет, а мне помощь против новгородцев.
— Пойдут ли ростовчане с тобой? — сомневался Владимир.
— Пойдут. Я с Путятой уже говорил, он своих возьмет, мне хватит.
Пока шли к Новгороду, ильменцы уже прознали о заботе Добрыни. Загудело городское било, созывая новгородцев на вече. Тысяцкий Угоняй объявил о приближении Добрыни. Город ахнул, правитель вел против Новгорода ростовчан! Это было невиданно. Десять лет назад Добрыня выступил против волхвов, заставив Новгород признать главным Перуна против привычного Велеса. Тогда едва смирились горожане, не пошли против князя, поставили в Перыни истукан бога грозы. А Волоса оставили, как и кияне, на торге. Теперь вообще велит славянских богов рушить, идолов их сечь, рубить и в реке топить! Все ждали слова Богомила Соловья. Старец вышел вперед, сурово оглядел толпу, его негромкий голос в мертвой тишине звучал не тише набатного била:
— Не отдадим, как кияне, своих богов на поругание! Ни к чему нам цареградские крестители!
Хорошо зная укрепления города, Добрыня повел свою дружину со стороны Словенского конца. Услышав о том, Угоняй позвал жителей Торговой стороны уйти на противоположную к детинцу. Послушались немногие. Одним не верилось, что Добрыня, которого в Новгороде впервые назвали князем, пойдет против воли города. Другие просто боялись, что их дома пограбят без хозяев. Зато Угоняй со своими
