рвотными спазмами. А победив их, тоже по примеру Костоправа съел пару мухоморов.

Виктор был следующим. Зелье пробирало, что называется, до печенок. Густая дурно пахнущая жижа раздражала пищевод и рвалась наружу. Скользкие, безвкусные вареные мухоморы по цвету, запаху и консистенции походили на слизняков и вызывали стойкие ассоциации с огненными грибами. Но Виктор все же сумел преодолеть и отвращение, и страх.

Последней, заткнув нос и жмуря глаза, из жбана отпила Змейка. После первого подхода Стрелец-баба несколько секунд отфыркивалась и отплевывалась, но все же рискнула принять добавку. Потом каждый подошел к жбану еще по разочку. Пошло легче.

А потом…

В общем, потом емкость опустела.

– А, кажись, начинается, едрить-распедрить, сука-высука! – весело и немного удивленно оскалился Костоправ. Глаза лекаря одновременно наливались красным и заполнялись мутной пеленой. Улыбка становилась сумасшедшей и жутковатой.

Виктор прислушался к своим ощущениям. Действительно, начиналось. В голове что-то гудело, заглушая мысли и мешая думать. Нечто неведомое и неудержимое распирало изнутри. Мышцы наливались силой, какой он никогда прежде в себе не чувствовал.

Любое море, казалось, будет теперь по колено, и во всем мире, казалось, не найдется соперника, который мог бы ему, Виктору, сейчас противостоять. Боевая злость и безудержное веселье бурлили в душе, как давеча грибное зелье в котелке викингов. По венам струилась не кровь, а крутой кипяток. Часто ухало сердце и тугой пульсирующий ток гулко отдавался в ушах.

Телу вдруг стало тесно в одежде, и руки сами с легкостью разорвали крепкую ткань сорочки. Глупо улыбаясь, Виктор наблюдал за этим как бы со стороны, сам он словно и не участвовал в процессе. Разум куда-то уходил, уплывал, улетал… Безумно хотелось драки и крови. О побеге уже даже не думалось.

Только драки! Только крови!

С каждой секундой Виктор чувствовал, как человеческого в нем остается все меньше, а звериного появляется больше.

Рядом послышался треск. Срывали с себя одежду Костоправ и Василь.

Виктор покосился на Змейку. Девушка выпила меньше всех, но ведь ей многого и не надо: Стрелец-баба была, конечно, крепкой девахой, но не очень рослой и совсем не массивной. Масса тела у нее невелика, а мухоморная настойка – офигеть, какая забористая! Ага, вот, кажется, и Змейку тоже начало плющить. Девушка оскалилась, потянулись руками к вороту.

– Ну-ка! Навались! – не столько крикнул, сколько рыкнул лекарь, глядя на дверь, словно бешеный быконь.

– А-а-а-а! – Костоправ, Виктор и Василь навалились.

Раз навалились, два…

Треснули толстенные доски, крушимые кулаками и вырываемые прямо с гвоздями. Дерево стало вдруг необычайно податливым. Невероятно, но под действием берсеркерского варева втроем им легко удалось сделать то, что не получилось вчетвером. Впрочем, Виктор ничуть не удивился этому. Сейчас все происходящее он воспринимал как должное.

Через проломы в двери они дотянулись исцарапанными руками до подпорок и опрокинули их. Тяжелые створки распахнулись и…

– А-а-а-а!!! – три полуголых, обезумевших от берсеркерского пойла и не помнящих себя мужика, размахивая подхваченными с земли колами-подпорками, ринулись к площади. Три мужика и…

– Ай-й-й-й!!! – в мужицкий бас вплелся тонкий пронзительно-истеричный визг.

Оглянувшись, Виктор увидел Змейку. Искаженное лицо, пена на губах, развевающаяся коса, дрын в руках, голое тело…

Стрелец-баба сорвала с себя вообще все!

«Не дай бог, Костоправ увидит!» – ужаснулись остатки разума.

Но лекарю, похоже, было уже все равно. Он сейчас не видел ничего, кроме поворачивающихся к ним воинов Арне – удивленных, озадаченных, испуганных. С диким ревом Костоправ принялся крушить врага.

– Еба-долба-муда-сука-хре-е-ен! – с непонятным воинственным кличем он вломился в толпу.

Увесистый кол лекаря сбил с ног сразу двух бойцов и переломился о спину третьего. Но Костоправ в ловком перекате уже подхватил с земли чью-то оброненную булаву и заработал тяжелым оружием, словно хворостиной.

Василь и Виктор тоже ввязались в бой. А секунду спустя к ним присоединилась и Змейка. Нападение было стремительным и внезапным.

* * *

Они атаковали воинов Арне с тыла, одним лишь своим видом и криками посеяв смятение в их ряды. Впрочем, и дружинники Аскела тоже шарахались в стороны от своих недавних пленников. И, в общем-то, правильно делали. Ни Виктор, ни Костоправ, ни Василь, ни Змейка не делали различий, кто свой, кто чужой: они валили любого, не успевшего убраться с дороги.

Викингов охватил суеверный страх. Никто даже не пытался сопротивляться по-настоящему.

– Рус-персеркр! Рус-персеркр! – неслось отовсюду. – Фалькирия! Фалькирия!

А русы, уже сменившие дреколье на более подходящее для рукопашной схватки оружие, были поистине страшны. Они без особого труда прорубились к ристалищу и повалили ограду как раз в тот момент, когда секира Арне опустилась на шлем Аскела.

Шлем разлетелся, Аскел рухнул. Возможно, именно это его и спасло. Лежащий противник как-то сам собой выбывал из поля зрения, а вот на того, кто еще стоял на ногах, обрушивалась вся ярость полуголых воинов и абсолютно голой воительницы.

Арне попросту смели. Даже он не смог дать отпор. Может быть, наместника ярла измотал поединок с Аскелом, может быть, он принял не так много берсеркерского зелья, а может быть, действие мухоморного отвара на краснорожего хэрсира уже заканчивалось.

Видимо, смерть Арне окончательно убедила викингов, что сопротивление бесполезно и что на площади орудуют не простые смертные.

Виктор размахивал тяжелым, хорошо сбалансированным мечом, лежавшим в руке так же удобно, как привычный палаш. Справа Костоправ крушил трофейной булавой шлемы, доспехи, черепа и кости. Слева рубил сплеча секирой Василь. Сзади шла Змейка, ловко орудовавшая сразу двумя кинжалами.

При взгляде на Стрелец-бабу Виктора охватило злое неудержимое веселье. Голая Змейка, как и все они, была перемазана кровью с головы до ног. Мелькали, разбрызгивая красное, руки с кинжалами, дергались налитые груди, хлестала воздух длинная коса.

С воплями «Рус-персерк! Рус-фалькирия!» викинги разбегались в стороны, бросая оружие.

Опьянение боя полностью захватило Виктора. Из глотки рвался нечеловеческий хохот и нечленораздельные вопли. Он больше не следил за своими спутниками. Он вообще ни за чем уже не следил.

Лишь редкие проблески сознания в кровавом бреду позволяли оглушенному мухоморной настойкой разуму отрывочно выхватывать картинки происходящего.

Вот, покрепче перехватив обеими руками влажную от крови рукоять иззубренного уже меча, он разрубает чей-то шлем вместе с головой.

Вот гоняется за викингами, прячущимися от него в домах и запирающими двери.

Вот врывается в кузницу. Не находит там сбежавших надзирателей-подмастерий, зато видит испуганное лицо пленного саама и, отбросив меч, хватает молот, яростно бьет, бьет, бьет по цепи, сковавшей орущего от ужаса раба с наковальней.

А вот уже на опустевшем крепостном валу, где не осталось ни одного стражника, он тем же молотом валит и разбивает огнемет, а затем опрокидывает треногу с углями в вылившуюся зажигательную смесь, и беснуется, и пляшет какой-то дикарский танец над стекающим с вала жидким огнем.

А потом сознание окончательно соскальзывает в непроглядную бездну безумия и память отказывается что-либо запоминать.