— Ты не хочешь сказать. — Она отсела подальше, явно уязвленная моей скрытностью, которой никак не ожидала в обмен на свое гостеприимство. — Ну ладно, твое дело!.. — Она посмотрела на дверь, собираясь уйти. — Только я не верю, что тебе это безразлично.

Она поднялась и вышла из комнаты, но уже через мгновение вернулась, зажав в руке какой-то крошечный предмет.

Я догадался, что это, еще до того, как она положила его мне в ладонь, и сердце мое заныло от радости и страха.

Я смотрел на него, потеряв дар речи. Потом на глаза навернулись слезы, и я сумел лишь хрипло выдавить:

— Это мой! А я думал, что потерял его.

— Тогда на рынке ты сжимал его в кулаке. Лекарь хотел надрезать тебе пальцы, чтобы вытащить его, но потом ты сам выпустил его из рук во сне.

Этим крошечным предметом был детский браслет — такой маленький, что теперь не налез бы мне на руку.

— Ты, конечно же, знаешь, что это, — безнадежно предположил я.

— Конечно. Мы ведь тоже отправляем своих детей учиться в Дом Жрецов. В дальних краях мы и торговцы, и жрецы, и знахари, и писцы — мы должны уметь все. — Осторожно и почтительно она взяла у меня плетеный браслетик из хлопковой нити и принялась разглядывать его. — Такой малюсенький! Ты, наверное, получил его при рождении? А потом жрецы забрали его у тебя и повесили в храме как знак твоего посвящения богам.

— Это все, что они мне оставили, — с трудом вымолвил я.

Воспоминания вдруг хлынули потоком, перемешиваясь у меня в голове, — и расчетливая жестокость жрецов; и удушливый смрад храмов, где дым курильниц сливался с запахом крови и смерти; слова гимнов и молитв, которые я до сих пор помнил наизусть; смятение, злоба и отчаяние, ставшие венцом всему этому. Долгие годы я умудрялся жить без этих воспоминаний, прогонять которые мне помогало вино. Они сконцентрировались для меня в этом крошечном браслетике, который я убрал на дно платяного сундука и был счастлив.

Но сейчас браслетик этот был зажат у меня в руке, а женщина, вернувшая его мне, ждала, что я поделюсь с нею своей болью, и я признавал: в какой-то мере она имеет на это право.

Кроме того, я с удивлением для себя отметил, что не хочу ее ухода.

— А знаешь… — Голос мой дрогнул.

Она с готовностью повернула голову:

— Да?

— Знаешь, что бывает во время месяца Поедания Маиса и Бобов, до того, как наступает праздник?

— Месяц Поедания Маиса и Бобов — это время испытаний. Приближается лето, и, если не выпадут дожди, на город обрушится голод, как это произошло шестьдесят лет назад, когда даже знать вынуждена была продавать собственных детей, чтобы прокормиться. Если жрец с запинкой исполнит слова гимна или священного текста во время жертвоприношения, то бог дождя Тлалок может просто отвернуться от нас — опорожнить свои дождевые тучи где-нибудь далеко за горами и оросить водою поля врагов вместо наших. Жрецы старательно готовятся к празднику. Для участия в нем их придирчиво отбирают и отсеивают множество людей.

— Так ты не прошел этих испытаний? — осторожно поинтересовалась она.

— Испытания я прошел! Я проходил их каждый год, начиная с семилетнего возраста! А ты вот послушай, в чем они заключаются! Во-первых, все это происходит во время строжайшего поста, когда в пищу употреблять можно только маисовые лепешки, да и то раз в сутки, в полдень. И вот с наступлением сумерек перед очагом в Доме Жрецов мы устраиваем подношение богу. Для подношения годятся только круглые предметы — колобки из теста, помидоры, перцы подходящей формы. Все это каждый из нас аккуратно складывает горкой перед горящим очагом, и если какой-нибудь из предметов скатится или, хуже того, горка и вовсе развалится, то тебя ждут неприятности.

— Какие неприятности?

— Об этом я расскажу позже, это целая история. А теперь про другую часть испытаний. Когда подношение пищи закончено, ты раздеваешься и совершаешь жертвоприношение крови.

Как наяву я ощутил боль от прокалывания ушных мочек острыми шипами; я помнил, как сочилась оттуда кровь, стекая по плечам и рукам.

— А потом все бегут к озеру. Ночью вода там просто ледяная, но прыгают в нее все — от мала до велика. Все кричат и барахтаются там — многие утверждают: это для того, чтобы привлечь внимание богов или отпугнуть водяное чудище, — но на самом деле я полагаю, что люди просто пытаются согреться. Позже все сидят в Доме Жрецов, дрожа от холода, до самого полудня. Нет, поспать ты, конечно, можешь, этого никто не запрещает, только уснуть тебе не дает холод и голод, и ты ждешь, когда можно будет поесть. Пищу ты получишь в полдень — немного маисовых лепешек с томатным соусом. И это тоже является частью испытания. Ты жадно запихиваешь их себе в рот дрожащими руками и после этого мечтаешь только уснуть.

— В каком, оказывается, долгу мы перед нашими жрецами, — сказала Лилия. По лицу ее при этом блуждало мечтательное выражение.

— Да ты еще и половины всего не знаешь! В полдень ты идешь не спать, а работать. Например, тебя посылают к Ситлальтепек собирать стебли тростника.

— По-моему, я слышала что-то об этом. Это когда жрецы нападают на прохожих?

— Да, на обратном пути. Если те настолько глупы, что сошли с дороги. Да и что тут удивительного? Шайка полуголодных измученных жрецов, претерпевших чудовищные мучения ради спасения какого-то там урожая, встречает на своем пути неблагодарного откормленного ублюдка, искренне считающего, что его маис и бобы растут сами по себе. Конечно, жрецы ограбят его!

Мои речи звучали так пылко, что я сам был потрясен. Лилию рассказ возбудил не меньше моего. Она слегка раскраснелась, губы приоткрылись. По-видимому, в этот момент она воображала себя таким жрецом, представляла себе голод, усталость, нервное истощение и даже то отдохновение души, которое мы испытывали во время радостных моментов дозволенного нам насилия.

— Это тоже считалось частью испытания?

— Изначально, наверное, да. Ведь если ты мог излить свою ярость на случайного прохожего и как ни в чем не бывало вернуться в храм для продолжения бдений, значит, у тебя был шанс… И вот еще что… Тот, кто возвращался в Дом Жрецов последним…

— Считался провалившим испытания?

— Да.

— И что же дальше было с этим человеком?

— Тогда к тебе начинали придираться. То вдруг обнаруживали, что из твоей горки укатился перчик, или твоя набедренная повязка измазана томатным соком, или вдруг замечали, будто ты клюешь носом во время ритуальной службы. В таких случаях тебя волокли к старшему жрецу и заставляли платить штраф тому… кто тебя обвинил.

— Тому, кто обвинил?! — Лилия не могла скрыть удивления. — Но это же глупо! Ведь вы то и дело обвиняли друг друга!

— Ну да, обвиняли. А как еще, по-твоему, мы проводили время? Это было что-то вроде игры, забавы, которая только и скрашивала наше унылое пребывание там. — Я не мог не улыбнуться, вспомнив, как мы, придя промокшие, промерзшие и усталые с озера, начинали ругаться по пустякам. Постепенно такая тихая перепалка переходила в шумную ссору, и каждый норовил во что бы то ни стало отплатить сегодня тому, по чьей милости был сам наказан вчера. — Штраф, который с нас взимали, напрямую зависел от состояния