— Моя жена на этой неделе в отъезде. Приходится самому заниматься этой чертовой кухней.

Это не прозвучало как предложение немедленно проследовать в кровать и не тратить время на общепринятые условности. Роуз медленно обогнула дом, взошла по ступенькам крыльца, оказалась на веранде, открытой с трех сторон, которую сначала приняла за недостроенную комнату. Показался на миг Барри, чтобы сообщить:

— В хлеву что-то стряслось, чтоб их. Заходите в дом, бой подаст вам завтрак. Я скоро буду.

Роуз обычно не завтракала. И сейчас не хотела есть. Но она прошла через одну просторную комнату, показавшуюся ей какой-то неуютной (подушек добавить, что ли?), и очутилась в другой, где стоял большой стол, рядом с которым ее ожидал улыбающийся старый негр.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал слуга, и она села, оглядывая блюда с яйцами, беконом, помидорами, колбасой.

— У вас есть кофе? — спросила Роуз негра, и это было первое ее обращение в жизни к прислуге — чернокожей, разумеется.

— О, да, конечно, кофе. У меня есть кофе для миссус, — с готовностью подтвердил старик и налил ей кофе.

Роуз с удовлетворением отметила, что струйка, льющаяся из серебряного носика, достаточно густая.

Она положила себе яйцо и завиток бекона. Тем временем вернулся хозяин дома. Он швырнул в угол какую-то железяку, отодвинул со скрежетом стул и сел.

— Это что, все? — спросил Барри, недовольно глядя на ее полупустую тарелку и наваливая на свою гору всего. — Давайте-ка, поднажмите.

Роуз взяла еще одно яйцо и спросила (правда, вопрос не прозвучал так равнодушно, как ей того хотелось):

— Так где ваша жена, вы сказали?

— Шляется без дела. Женщины любят шляться без дела, вы не знали?

Роуз вежливо улыбнулась. Уже много часов назад ей стало ясно, что феминистская революция победила еще не во всех уголках мира.

Барри подкладывал себе яйца и бекон, пил кофе чашку за чашкой, потом сказал, что ему надо объехать ферму, проверить, что тут без него понаделали эти негры. Она тоже может поехать посмотреть. Сначала Роуз отказалась, но под его хмурым взглядом согласилась.

— С вами не так-то просто сладить, — прокомментировал он, но, по-видимому, ничего такого под этим не подразумевая.

Роуз предпочла бы услышать от него примерно следующее: «Иди в ту комнату, там кровать, ложись и жди меня». Вместо этого она почти три часа подряд тряслась в старом грузовике от одной точки бескрайней фермы до другой, где Барри ждали группа чернокожих работников, или механик, или еще какой-то человек в комбинезоне и где он раздавал указания, спорил, не соглашался, сдавался: «О'кей, о'кей, может, ты и прав, сделаем по-твоему» или кричал: «Ради бога, посмотри, что ты наделал, я же говорил тебе, говорил! Теперь сделай снова, но на этот раз как следует». Она не имела ни малейшего представления о том, что видит, что делают все эти люди, и хотя дурно пахнущие коровы тоже появились в какой-то момент, оправдав тем самым ожидания Роуз, все же она ничего здесь не понимала. И у нее дико болела голова. По их возвращении на ферму Барри хлопнул в ладони, и возник поднос с чаем. Барри весь вспотел, раскраснелся, вымазал рукав рубашки в смазке — в общем, был неотразим в глазах Роуз, но он пробурчал, что ему, черт побери, нужно заняться несносными бумагами, это правительство убьет его когда-нибудь своими писульками, и не займет ли Роуз себя чем-нибудь до обеда? Она отправилась на веранду, зажатую со всех сторон слепящим блеском, уселась в кресло с обивкой из приятно знакомой ткани и листала южноафриканские журналы. Вероятно, это мир его жены — значит, и ее тоже.

Прошел час. Обед. Мясо, горы мяса. Роуз знала, что есть мясо не политкорректно, но она обожала все мясное и с аппетитом пообедала.

Потом ее стало клонить в сон. Барри поглядывал на гостью искоса, и она могла бы истолковать его взгляды как «Давай?..», но, наверное, ничего такого он не имел в виду, так как сказал:

— Мне надо соснуть. Ваша комната вон там.

С этими словами он удалился в одном направлении, а Роуз пошла в другом. Свой чемодан она обнаружила на каменном полу рядом с кроватью, на которую повалилась и тут же уснула. Разбудил ее хлопок и громкий крик: «Чаю!» Роуз слезла с кровати и на веранде встретилась с Барри. Тот сидел в кресле, вытянув перед собой длиннющие загорелые ноги. Стол был накрыт к чаю.

— Я бы неделю проспала, — сказала Роуз.

— Да ладно, вы не слишком-то мучились бессонницей в самолете. Всю ночь прохрапели на моем плече.

— Я не храпела…

— Еще как храпела. Ладно, разливайте чай. Побудете мамашей.

Вокруг простирался африканский день — желтое сияние и пение птиц. Пыль покрывала ее руки, лежала на полу веранды.

— Чертова засуха. На этой ферме уже три года нормального дождя не было. Скотина не протянет долго, если не начнутся дожди.

— Дождя не было только на этой ферме?

— Здесь область дождевой тени. Я не знал об этом, когда покупал землю.

— А-а.

— Ну, надеюсь, вы понемногу знакомитесь с нашими делами. По крайней мере, если вы вернетесь и напишите, что всем мы здесь ничуть не лучше Саймона Легри, то заслужите одобрение хотя бы за то, что потрудились приехать.

Роуз не знала, кто такой Саймон Легри. Ей оставалось догадываться по контексту, что это какой-то белый расист.

— Я стараюсь быть объективной.

— Большего никто и не требует.

Барри снова забеспокоился, заерзал и в конце концов вскочил:

— Мне надо бы взглянуть на телят. Хотите пойти со мной?

Понимая, что от нее ждут «согласия», Роуз все-таки сказала, что лучше останется и посидит на веранде.

— Жаль, что моя вторая половина уехала. А то бы у вас была компания посплетничать.

И он ушел и вернулся, когда уже стемнело. Ужин. После ужина они слушали по радио новости, и Барри обругал чернокожего диктора, когда тот неверно произнес слово, а потом объявил:

— У меня глаза слипаются. Намотался сегодня, пойду лягу. — И отправился к себе в спальню.

Так и прошли все пять дней, что Роуз гостила на ферме Барри Энглтона. По ночам она лежала без сна и с надеждой прислушивалась к звукам: не шаги ли это хозяина дома, идущего к ней. Но так и не дождалась этого. А днем ездила с Барри на ферму и пыталась вникнуть в то, что он говорил. Из их разговоров, которые всегда казались такими короткими и постоянно обрывались на полуслове очередным происшествием в хозяйстве (неужели и вправду это так срочно, так драматично, все эти поломки трактора, пожар в буше, поранившаяся корова?), Роуз вынесла, что ее старый знакомый Франклин был чуть ли не худшим «из этой банды рвачей» и что ее идол товарищ Мэтью такой же жадный до богатства, как все остальные, и имел не больше представления о том, как управлять страной, чем он, Барри Энглтон, об управлении банком Англии. Роуз обронила при случае имя Сильвии Леннокс: оказалось, Барри слышал о ней, но знал только то, что эта женщина работает при миссии где-то в Квадере. Он добавил, что когда-то, в годы его детства, все ругали миссионеров за то, что из-за их школ негры начинают мнить о себе невесть что, но теперь люди сожалеют (и он, Барри, склонен согласиться с этим), что негры не могли учиться и дальше, потому что сейчас стране совсем не помешали бы несколько местных профессионалов. Да, век живи — век учись.

Жены Барри Роуз так и не застала, хотя поговорила с ней однажды по телефону.

— Хорошо, что вы согласились приехать, — сказала благодушно отсутствующая хозяйка дома. — Барри хоть немного отвлечется от себя и фермы. Ну, мужчины все таковы.