ресторан Ландо, иногда даже девушек делили друг с другом. Два брата. А в последние два года они вообще стали не разлей вода, с тех пор как Метод узнал о своей «болезни» - именно так он говорил, словно, избегая слова «СПИД», он тем самым держал его на расстоянии.
Метод хотел умереть в отеле. Как он сказал, умереть в роскоши. Уж точно не в терапевтическом корпусе больничного центра Кигали, где на одну кровать приходилось по два, а то и по три человека, корчившихся в предсмертных судорогах, где вот уже три недели как кончился аспирин; в этом огромном складе больных, которые служили бельгийским врачам обширным материалом для подготовки научных докладов и последующих выступлений на ежегодной международной конференции по СПИДУ. В этом году исследования велись особенно рьяно… Конференция должна была пройти в Токио.
Если уж речь шла о роскоши, то не стоило рассчитывать на жалкую зарплату Рафаэля: она практически полностью испарялась, как только у Метода появлялся какой-нибудь грибок, который приходилось лечить «Низоралом» (недельный курс стоил недельной зарплаты), или когда его клали в больницу. Приходилось платить, подчиняясь диктату Международного валютного фонда. А еще на питание и уход за больным. Рафаэль продал свой мотоцикл. Три курса лечения грибка, переливание крови и две госпитализации, и от кубышки остались одни воспоминания.
Методу оставалось жить всего несколько дней.
Неделю, может, две. Рафаэль без труда, как ребенка, перенес его в номер Валькура. Метод весил не более сорока килограммов. Тончайшая и хрупкая конструкция, тени, скорее даже смутные намеки на то, что было руками, ногами, шеей. Лишь огромные глаза на осунувшемся лице, как у скульптур Джакометти, напоминали о той изящной, словно выточенной из эбенового дерева голове Метода, которого в свое время так любили женщины.
По губам Метода скользнула тень улыбки, когда он услышал, как зашумела вода в ванной. Горячая ванна. Таковым было его первое желание. «И много пены». Пена нашлась у соседки из номера 314, это была итальянка, эксперт, одевалась она исключительно на улице Кондоти в Риме[27]. Кроме того, у нее была необычная для «эксперта в командировке» привычка проводить весь день у бассейна в ожидании, когда глава их миссии вернется с работы из Всемирного банка. Тот же, ранее депутат Христианско-демократической партии, почуяв, что запахло жареным, в свое время резко сменил специализацию и переквалифицировался в эксперта по международному развитию. Когда Валькур зашел попросить немного пены для ванны, у него с Лизой как раз проходил «экспертный совет».
– В такой час!
– Да, это для умирающего.
Подобные ответы, которыми в последнее время Бернар пользовался с особым беспощадным удовольствием, не терпели возражений и порождали неловкое молчание, создавая спасительную дистанцию между ним и собеседником.
Метод хотел умереть чистым, пьяным, наевшись до отвала и лежа перед телевизором. Триумфальный уход из жизни в тридцать один год. И Метод уже не боялся, поскольку считал, что лучше умереть от СПИДа, чем быть разрубленным на куски мачете или разорванным гранатой. «Такая судьба ждет всех тутси. Нужно уехать или умереть до холокоста». С тех пор как болезнь приковала его к постели, он прочитал о евреях все, что смог найти. У тутси и евреев одна судьба. Мир пережил научный, холодный, технологический, ужасающий по своей эффективности и организованности холокост. Чудовище западного мира. Первородный грех белых. А здесь будет варварский холокост, бич бедняков, триумф мачете и дубины. В провинции Бугесера по озеру Мугесера уже плавают трупы, оттуда их несет в Кагеру, легендарный исток Нила. Так мы и отправим тутси обратно домой, в Египет, кричал господин Леон, который владел прекрасным домом в Квебеке, а здесь строил из себя доморощенного Гитлера. Повсюду будут грязь, мерзость, отрубленные части тела, женщины со вспоротыми животами, дети с отрезанными ногами, чтобы эти твари никогда не смогли подняться и сражаться. Методу не было грустно при мысли о смерти. Наоборот, он чувствовал облегчение.
Рафаэль и Валькур сидят на краю ванны, и каждый думает о чем-то своем, пока Метод рассуждает. Голос у него слабый - каждая фраза требует усилий. И откуда только он черпает эти силы, одному Богу известно, но он их отыскивает и торопится, будто хочет успеть закончить фразу, пока не кончился воздух в легких.
«Вы что, ослепли?.. Ничего не видите? Все рушится. Раньше притворялись, жили хотя бы несколько часов, говорили хотя бы несколько минут». Тишина, вдох, и снова он ищет в себе силы, мобилизуя для этого всю волю, тишина, глубокий-глубокий вдох, словно он идет из чрева земли, клокочущий, как вулкан. «Сегодня о человеке говорят «тутси», «хуту», «больной СПИДом»… Часто ошибаются, но это не важно. Мы настолько запуганы, что нам становится спокойнее, когда мы можем назвать своего врага, а если это нам не удается, мы его придумываем». Тишина. Пытается продолжить. Но доносится лишь сдавленное животное урчание, голова склоняется набок, как у козы со сломанной шеей, и соскальзывает в пену, наполняющую ванную комнату чувственными ароматами.
Рафаэль и Валькур предпочли бы, чтобы Метод умер сейчас.
Но это произойдет не сегодняшней ночью.
Метод свистит, хрипит, храпит, икает, потом погружается в сон, мало чем отличающийся от смерти. Полусидя-полулежа Рафаэль расположился на другой постели, даже разбирать ее не стал, рассеянно уставился в телевизор, который подробно и восторженно рассказывает о последних новинках моды сезона осень/зима.
«Все эти девушки больны СПИДом, - бормочет Метод. - Такие же худые, как я, с такими же огромными глазами. Руки и ноги как у меня… А мне нужна настоящая женщина, пока я еще не умер, с шикарной грудью, руками и задницей, настоящей задницей».
У него еще остались желания, они его душат, как и легкие, изъеденные туберкулезом. Раздается хрип: «Настоящая женщина». Хрип стихает.
На балконе Валькур пытается уснуть, устроившись на низком стуле, который тоже сделан из пластмассы. Этот отель наводнен пластмассой, хотя и находится в лесной стране.
– А Клаудия Шиффер красивая? - спрашивает Рафаэль.
– Нет, мне больше нравится Жантий, и дай мне, в конце концов, поспать.
– Рядом с умирающим спать нельзя, его надо караулить. К тому же надо найти ему настоящую женщину… Знаешь, такую - с грудью, задницей и настоящими негритянскими ляжками. Он несовременный, как и я… Ему по-прежнему нравятся негритянки. Завтра попросим Агату. Он всегда хотел Агату.
Так они и бодрствовали, временами все-таки проваливаясь в сон, вырывая секунды забвения. Периодически менялись местами - пока один отдыхал на мягкой кровати, второй пристраивался на неудобном пластмассовом стуле.
Наутро жизнь пробуждается, словно весь город выходит из комы, удивляясь, что еще жив, и пересчитывая трупы. Многие люди в этой стране столь вежливы и скромны, что умирают по ночам, будто не желая стеснять живых.
Сначала с лаем просыпаются собаки, задолго до первых криков петухов и карканья ворон, задолго до пробуждения людей; жалобный вой и громкие стенания всей этой живности, направляющейся в город, пронзают туманную дымку, отливающую всеми цветами радуги и расползающуюся по сотням долин. Сидя на балконе 314-го номера отеля, расположенного на самом высоком холме Кигали, довольный жизнью человек запросто может решить, что оказался в раю, пока облака скрывают тысячи зажженных масляных ламп, детей и стариков, захлебывающихся кашлем, вонючие жаровни, кипящие котелки с кукурузой и сорго. Этот туман, постепенно окрашивающийся во все цвета радуги, - словно пестрая защитная кулиса, фильтр, что пропускает лишь тени жизни, мерцание и отдаленный гул. Бернар думает: вот так Бог, наверное, видит и слышит наше непрерывное копошение. Как на гигантском экране кинотеатра со звуком «долби», потягивая какой-нибудь небесный нектар и хрустя попкорном. Зритель заинтересованный и вместе с тем такой далекий. Вот так же и белые постояльцы отеля, ощущая себя почти богами, слушают и пытаются понять Африку. Они находятся на достаточно близком расстоянии, чтобы говорить и даже писать о ней. И все же они так усердно отгораживаются от нее своими ноутбуками, «тойотами» с кондиционерами, своими
