потешается, полностью финансирует все программы по выявлению СПИДа. Элиза крикнула в ответ, что все убийцы в этой стране обожают Канаду за то, как достойно она хранит молчание и нейтралитет. И, поскольку Элиза не могла отделить эмоций от действий, мыслей от криков, она толкнула Графиню в бассейн, воняющий хлоркой. На фоне всеобщего оскорбленного молчания раздалось несколько сдержанных смешков, остальные же резко смолкли в предчувствии скандала, на их лицах читались упрек и отвращение к столь не свойственному канадцам проявлению гнева. Сообщества иностранцев старались сохранять видимость единодушия. Они жестоко поносили друг друга по телефону и на собраниях за закрытыми дверями. Но на публике солидарность была превыше всего, и если кто-нибудь подвергал ее сомнению, то он быстро становился персоной нон-грата, возникали трудности с финансированием проектов, и о новых контрактах можно было не мечтать.

Элиза отказывалась следовать этим правилам. Она была «вольным стрелком». Эта военная медсестра не для того воевала в Квебеке за свободу абортов в семидесятые годы, чтобы в Руанде стать обычной служащей, отвечающей за регистрацию случаев заболевания СПИДом. Не для того она жила и работала во время восстания в Сальвадоре, чтобы тихо чахнуть в этом вонючем гадюшнике. Она с улыбкой смотрела на Графиню, мокрую и опозоренную, неуклюже выбиравшуюся из бассейна, в котором она потеряла туфлю на высоком каблуке и большую часть своего достоинства. Элиза подошла к Валькуру. «В следующий раз я ее побью».

Стая ворон пролетела над бассейном, скользнув по нему тысячей теней. Вдалеке, высоко в небе, кружили в поисках добычи сарычи. Вокруг бассейна все шло своим чередом. Пришли тутси из Народного банка. Лео, снимающий фильм о победе демократии в Руанде, который совместно финансировали Канада и партия президента, прохаживался от стола к столу, расточал улыбки и притворные любезности, словно негритянский Морис Шевалье из плохого мюзикла. Канадцы, живущие в Кигали, ушли, унося с собой рации и план эвакуации. Остальные же остановившиеся в отеле уже напились и громко кричали наперебой с бельгийцами. В углу бара девушки мадам Агаты пили пепси и хихикали. Похоже, вечер будет прибыльным. Они ждали только, когда уберутся грубые и неотесанные бельгийцы. Канадцы - такие простофили, ухаживают за ними в баре, как будто они и не проститутки вовсе. Развлекают рассказами, держат за руку, говорят ласковые слова, угощают вином и виски и только потом, набравшись смелости, почти шепотом приглашают в номер и никогда заранее не спрашивают цену за услуги. А когда узнают, даже если девушка завысила ее в два раза не жалуются на судьбу. Как великие гуманисты, они еще и большие чаевые оставляют. Французы, по рассказам девушек властные и грубые. Не разговаривают, с отвращением бросают деньги на постель. Бельгийцы сыплют оскорблениями, говорят, что лучшего они не заслуживают, что все они потаскухи. Надев штаны, они еще и торгуются. Канадцы ведут себя прилично. Они слегка журят девушек. Делают вид, что беспокоятся за их будущее, теребя им грудь. Любят долго целоваться, прежде чем лечь в постель! Когда платят, всегда стесняются. Стараются банальный половой акт представить как историю любви, Вероятно, - потому, что так же боятся отдаться половому акту и любви. Девушки говорят, что канадцы хорошие - даже пьяные ведут себя пристойно. Бернадетта рассказывала обо всем этом Жантий, а сама только и мечтала, чтобы сегодня все клиенты провалились сквозь землю. Она больше не хотела работать, а что делать? Вначале, даже когда она сильно уставала, никогда не отказывала клиенту. Не из-за денег а ради удовольствия и мечты. Удовольствия от новых ласк и поцелуев. Языка, играющего с ушком, нежных пальцев, ласкающих соски. Но, вообще-то, клиенты чаще всего торопились и овладевали ей быстрее, чем она бы этого хотела, не затягивали любовную прелюдию и не церемонились с нежностями. Раньше, еще работая в Содоме, а потом в отеле дипломатов, она получала больше удовольствия. Ну а мечта!.. На первой-второй сотне клиентов она у нее была. Некоторые постоянные клиенты, которые хотели получить у нее скидку или, того хуже, вовлечь в сексуальные игры, порицаемые руандийской традицией, выражая свою симпатию, преподносили ей подарочки, пусть даже она знала, что им грош цена. Миниатюрные бутылочки с алкогольными напитками, наборы туалетных принадлежностей, которые раздают в самолетах, старые журналы (а ведь она почти не умела читать). Самые щедрые приносили дешевые побрякушки, купленные в магазинах беспошлинной торговли в аэропорту Найроби. Но всех ее сексуальных ухищрений, ее красоты, ее постоянной готовности и ее сексуальной энергии (она всегда и настойчиво повторяла, что хорошо трахается) - всего этого им было недостаточно. Им мало было одного ее тела, которое она отдавала без остатка, отказывая лишь в том, чего не позволяла традиция, и всех тех изощренных ласк, которым она научилась, чтобы угодить белым мужчинам, нет, они хотели большего, хотели, чтобы за ту же цену ими восхищались и любили, воспринимали не как клиентов, а как героев, суперменов и, самое главное, как любимых и желанных мужчин. Они объясняли, что такая умная (ах да! они никогда не говорили «женщина», хотя ей было уже около тридцати), такая красивая девушка, как она, могла бы изменить свою жизнь, если ей немного помочь. Бернадетта не могла иметь детей и мечтала открыть магазин детской одежды. Она даже попросила одного из первых своих богатых клиентов одолжить ей небольшую сумму денег. Красномордый пузатый немец чуть не задохнулся от смеха, от которого сотрясалось все его тяжелое, жирное тело. Не о такой помощи он говорил, в любом случае, она ничего не понимает в делах, поэтому быстро промотает деньги, он же имел в виду рекомендации, покровительство или работу по ее способностям - уборщицей в посольстве, или нянькой в семье иностранцев, или, может быть, чуть позже, рекомендации для получения визы. Другие, которым не терпелось завоевать ее, как очередной трофей, подвергали ее душу еще более изощренной пытке. После всяких безделушек в ход шло хлопчатобумажное платьице, стоившее дешевле полового акта, в редких случаях цветы, пусть они в два раза дешевле платья, зато говорят о высоком чувстве, а то и о возможной помолвке. Она обязательно найдет кого-нибудь, пусть страшного и лысого, жирного и потного старого вонючку, который вызволит ее отсюда и увезет в Бельгию или в Австралию, в Канаду или в Италию. Не важно куда.

Этому бухгалтеру-французу, приятному и скромному, который всего за несколько дней успел перейти от нейлоновых чулок к букету ирисов, от восхищения ее умом к рассуждениям о жизни, которую она могла бы начать с его помощью, если бы согласилась принять ее, и даже завел речь о том, с какой радостью он проводил бы с ней больше времени; этому доброму человеку, ставившему будильник, чтобы вернуться в свой номер до четырех утра, она предложила поехать на выходные в парк Катера, чтобы полюбоваться живущими на свободе жирафами, львами и зебрами. Казалось, напряглась каждая мышца его худосочного тела, блаженная улыбка только что кончившего самца превратилась в натянутую улыбочку дипломата или бухгалтера. «Как же я объясню свое отсутствие в посольстве?»

Самым ненасытным в любви, продолжала она свой рассказ, был предприниматель из Ливана, контролирующий несколько торговых точек в префектуре Рухенгери. Каждый понедельник он приезжал в Кигали по делам. Ему понадобилось всего четыре понедельника, чтобы перейти от ласк к неуместным объяснениям в любви. Не было ни подарков, ни цветов, ничего. Но, по его словам, он понял, что не может жить без нее. После знакомства с ней он ни разу не занимался любовью со своей женой. Да и Бернадетте он нравился, настолько, что она была готова хоть дважды выйти за него замуж. Он постоянно ее смешил, ласкал ее так, как, по ее представлениям, это делают в Европе, где и находится Ливан. Он спал с ней всю ночь, крепко обняв, согревая ее своим громадным волосатым телом, и - высшая степень признания! - во вторник утром завтракал с ней у всех на виду на большой террасе, его смелость и откровенность зашли настолько далеко, что перед тем, как приняться за очередной кусок бекона, он позволял себе мимолетно коснуться ее руки. Вот это настоящая любовь. В пятый вторник, утром, она уехала из Кигали вместе с ним. Для начала она будет нянькой, займется детьми, у нее будет своя комната в доме хозяев. Не стоит торопиться. Его жена официально владеет значительной частью его компаний, но через несколько месяцев благодаря адвокатам ему удастся изменить ситуацию. Держа его за руку, она говорила, что все понимает. Он ей улыбался. Когда они добрались до перекрестка Баз, на горизонте показались три вулкана, самый высокий из которых именовался Мухабура. Восходящее солнце окрасило в розовый цвет венчавшие их короны из молочных облаков.. Наконец-то она сможет побывать в Национальном. парке Вулканов, посмотреть на знаменитых rondo, которых раньше видела только на картинках. «Мерседес» ливанца мчался по безупречно ровной дороге, строительство которой профинансировали китайцы, чтобы президент мог с комфортом ездить в родную префектуру. Бернадетта улыбнулась. Наверное, это и есть счастье.

К сожалению, ее комнату занял кузен из Ливана. Ей пришлось спать в бывшем свинарнике, переделанном в комнату для прислуги. Жена ее возлюбленного, толстая увядшая женщина с жирной кожей и вечно размазанной по лицу тушью, не давала ей прохода. Через неделю Селим позабыл слова нежности. Он перестал ее ласкать, целовать, гладить грудь, просто брал на скорее руки прямо там, где;.. сталкивался с