наперевес. Увидев людей у траншеи, он вдруг вспомнил про свой долг, но стрелки, которым было приказано прикрывать ракетчиков, тоже заметили его; двое выстрелили. Француз упал, а ракета, врезавшись в его тело, завертелась на месте, рассыпая снопы искр. Один из стрелков, капрал, рванулся к ней, пинком отделил боеголовку, и обезглавленная ракета, вращаясь все быстрее, скрылась в клубах собственного дыма.

Северный край колонны избежал ракетного залпа. Они слышали грохот, крики боли, видели взрывы, разметавшие строй ярдов на двадцать в глубину, но продолжали наступать. Шарп указал роте Брукера новую цель.

– Огонь!

Даже такого хилого залпа оказалось достаточно, чтобы их остановить, возведя по всему фронту барьер из мертвых тел. Тут же мимо Шарпа проскочил Джилайленд: каблуком сапога он вогнал основание стапеля в землю, другой артиллерист уложил в желоб ракету, а третий с помощью карманного пистолета высек искру и поджег запал. Шарп отступил на шаг, спасаясь от огненного шквала.

– Сколько у вас еще стапелей?

– Четыре!

– Тащите их сюда!

Плотные ряды французов как будто втягивали в себя ракеты: те били точно в цель, лишь немного замедляя движение, когда проходили через строй, оставляя за собой выжженную полосу. Потом они останавливались, погружаясь в плоть, пока запал, спрятанный в металлическую трубку, не прогорал и боеголовка не взрывалась, разбрызгивая кровь и металл

Теперь уже никто не пытался войти в дымное облако, прорезаемое тут и там огненными вспышками. Барабанный бой безнадежно утонул в вое ракет и непрерывном кашле взрывов – а ракеты все летели, находя цели в следующих рядах, пробивая для себя новые каналы. Французы не видели ничего, кроме дыма и пламени, их барабанные перепонки дрожали от грохота и криков умирающих товарищей, и они побежали.

Все новые ракеты проносились над передними шеренгами колонны, одна пронзила французские ряды и умчалась в долину. Пролетев над вытоптанной травой, она свернула влево и вверх. Французский штаб оторопело смотрел, как она поднимается все выше и выше. Вой заполнил долину, за длинным огненным хвостом стелился дым, потом, уже к северу от селения, взорвалась боеголовка, и горящие обломки рухнули на землю.

Дюко, словно загипнотизированный, смотрел на постепенно рассеивающийся дымный хвост.

– Полковник Конгрив.

– Что?

– Ракетная система Конгрива, – он резко сложил подзорную трубу.

Генерал покачал головой и снова перевел взгляд на колонну. Хвост ее не пострадал, строй не потерял порядка, но впереди громыхали взрывы, и вся голова колонны, казалось, корчилась в облаке пламени.

– Они не продвигаются вперед.

Еще две ракеты, перелетев колонну, ударились оземь, перевернулись и взорвались в долине, две другие ушли севернее, поднявшись вверх над монастырем, но большая часть влетала точно в колонну, вращаясь и полыхая, изрыгая грохот и дым, взрываясь среди французских шеренг. А фузилеры все стреляли.

– Александр! – генерал дал шпоры коню: он не мог просто смотреть, как гибнут его люди. Галопом промчавшись по дороге, он закричал Дюбретону: – Что за чертовы штуковины эти ракеты?

– Артиллерия!

Генерал долго и витиевато выругался. Теперь он мог слышать страшный голос этого оружия. А еще он услышал, что барабаны смолкли: их гром сменился воплями и стонами, паническими криками. Генерал понял, что в любую секунду тщательно выстроенные, вымуштрованные шеренги могут превратиться в обезумевшую от страха толпу.

– Зачем, скажите ради Бога, они притащили их сюда?

Дюбретон прокричал в ответ горькую правду:

– Они знали, что мы идем!

– Продолжайте стрелять! – орал Шарп своим людям. – Вы можете побить чертовых ублюдков! Огонь! Огонь!

Это было настоящее торжество военной науки: смерть, движимая пламенем. Ракеты продолжали покидать стапели. Они скользили по траве, оставляя за собой огненный след, мчались все быстрее и быстрее, поднимались на несколько дюймов и врезались в строй противника. Некоторые летели на уровне колена, прорезая ряд за рядом, другие пробивали людей насквозь, проходя до самого края колонны. Французы бежали. Они сломались: взрывы и пламя заполнили собой всю долину, а пехота оказалась в самом центре владений таинственного смертоносного оружия, где густой дым и раскаленные куски металла, казалось, вырвавшиеся прямо из ада, летели на них быстрее молнии, грохотали – и убивали, убивали, убивали.

– Продолжайте стрелять!

Парни Фредриксона вышли из зарослей терновника, они перезаряжали и стреляли, выцеливая всех офицеров, пытавшихся командовать хотя бы маленькой группой людей. За облаками дыма громыхали залпы фузилеров, а впереди были крики, только крики. Барабаны смолкли.

Еще одно нарастающее крещендо: это не было похоже ни на один другой звук на земле – как будто гигантский водопад булькает, кипит и ревет. Ракеты умчались, изрыгая пламя, дым и снопы искр; Шарп увидел, как они светятся в дыму, и с неудовольствием ответил, что некоторые все-таки поднимаются. Алые огоньки удалялись, пока не встречали на своем пути людей, и лишь тогда окончательно скрывались из виду. Он скомандовал прекратить огонь.

Приказ был тут же повторен офицерами и сержантами:

– Прекратить огонь! Прекратить огонь!

Тишина. Нет, не совсем тишина: она только кажется тишиной, потому что смолк голос смерти, но остались еще голоса умирающих. Стоны, крики, плач, мольбы о помощи, проклятья – услышав эти звуки, почувствовав эту боль, Шарп вдруг ощутил, что боевая ярость покидает его.

– Капитан Брукер?

– Сэр?

– Два взвода за стену. Можете оказать помощь раненым.

– Да, сэр, – на лице Брукера застыло выражение ужаса. Он не хотел принимать бой здесь, считал сэра Огастеса Франтингдейла образцом здравого смысла и не никак мог поверить, что сражался и победил.

Шарп раздраженно добавил:

– Они придут снова, капитан! Поторопитесь!

– Конечно, сэр!

Они придут. Но сейчас дым медленно рассеивался, уносимый свежим ветерком. Взглянув поверх своих убитых и раненых, Шарп увидел плоды победы. От неглубокой траншеи тянулись полосы выжженной травы – и кровь. Это совсем не было похоже на пейзаж после битвы: казалось, что огромная рука сжимала строй противника до смерти, кроша плоть и разбрызгивая кровь по пожухлой зимней траве под низкими облаками. Потом Шарп увидел отдельные тела, израненные, сожженные; раненые, тут и там поднимающих головы среди общей бойни, напоминали призраков, ожившие тени среди кровавой пелены.

Почти все ракетчики обожгли руки и лица, у многих были прожжены мундиры, но они улыбались, стоя в траншее: улыбались, потому что выжили. Они отряхнули шинели и брюки от пепла и только потом решились взглянуть в сторону противника.

Туда же смотрел и Шарп. Он видел, где ракеты пробивали строй: огонь еще пылал там, где догорали шесты-балансиры. Один поджег мундир раненого француза, и тот не смог сбить пламя: его подсумок взорвался, оставив на траве закопченный след. Казалось, мертвые двигались в сторону селения и уже успели пройти по меньшей мере полдороги. Шарп никогда не видел такого поля боя – но звучало оно привычно, как любое поле после любого боя: его переполняли звуки, издаваемые умирающими.

– Капитан Джилайленд!

– Сэр?