– Ну же, ребята! Вы слышали, что сказал маршал!

– Пленницу! Пленницу! Пленницу! – женщины вопили вместе с мужчинами, желчно выплевывая слова. – Пленницу! Пленницу! Пленницу!

Хэйксвилл не прерывал скандирования, его глаза изучали толпу. Наконец он поднял руку:

– Вы знаете, что говорит маршал: они слишком дороги, пленницы-то! Их нельзя трогать, нет! Это приказ маршала! Но! Если ублюдки за ними явятся – о, тогда вы их получите, обещаю, – возмущенная толпа зарычала. Он подождал немного, потом снова поднял руку. Девушка прижалась к нему, поглаживая левой рукой вышитые на одежде узоры. – Но! – толпа мгновенно замолчала. – Но! Поскольку сегодня Рождество, мы можем посмотреть на одну из них, а? Только одну? Не трогать, нет! Но проверить, все ли у нее там на месте – да!

Раздался одобрительный рев, и длинное желтое лицо, обрамленное седыми патлами, скривилось в беззвучном хохоте, обнажившем беззубый рот. Со двора, привлеченные шумом, набежали еще люди. Шарп обернулся и увидел бледные и встревоженные лица своих людей. Как давно они здесь? Должно быть, уже четверть часа.

Левая рука Хэйксвилла зарылась в длинные волосы девушки. Он накрутил прядь на палец и ткнул им в сторону толпы:

– Сходите скажите Джонни привести одну! – кто-то тут же рванулся к лестнице, ведущей с помоста вверх, но Хэйксвилл остановил его. Повернувшись к своей аудитории, он вопросил: – Какую хотите?

Толпа снова взорвалась криками, но с Шарпа было довольно: он понял, что заложницы за одной из двух дверей, ведущих с галереи. Повернувшись к отряду, он воспользовался царившей в зале какофонией, чтобы отдать приказ.

– Идем на галерею, входим через окна. Шинели бросьте здесь, – его собственная шинель уже была расстегнута. – Четные номера идут в правую дверь, нечетные в левую. Сержант Роснер?

– Сэр?

– Возьмите двоих и постарайтесь удерживать ублюдков подальше от лестницы. Кто найдет заложниц – кричит! А теперь получите удовольствие, парни.

Шарп пошел вдоль северной стороны клуатра, уверенный, что его невозможно не заметить: изнутри его фигура должна казаться висящей в воздухе на уровне второго этажа. Он тронул рукав Харпера:

– Как только войдем, стреляй. Прямо в чертову толпу, Патрик.

– Так точно, сэр.

Их каблуки застучали по камню, мундиры, выбравшись из-под шинелей, заблестели в свете костра зеленым, но вопящая толпа еще не знала, что в Адрадос явилась сама Немезида.[75]

Они прошли одно окно, два, три – и услышали совсем близко голос Хэйксвилла, перекрывший шум:

– Португалочку нельзя! Хотите англичанку, что выскочила за жабу? Хотите ее?

Раздались одобрительные возгласы, радостные вопли.

Шарп увидел, что из правой двери вышли двое вооруженных людей. Один мельком взглянул на стрелков и отвернулся: ему, как и его компаньону, было гораздо интереснее поглазеть на бедлам, царивший внизу. Между тем человек, посланный за одной из заложниц, начал взбираться по лестнице.

Шарп снова тронул Харпера за рукав:

– Возьмешь тех двоих на галерее.

– Разумеется, сэр.

Стрелки уже перегруппировались. Шарп оглядел их и скомандовал:

– Штыки наголо! – кто-то собирался драться штыком, примкнутым к винтовке, кто-то предпочел действовать им как ножом. Шарп кивнул Харперу: – Огонь!

Харпер высунулся в оконный проем, зажав ружье в руках. На миг его широкое лицо окаменело, потом он спустил курок. Грохот выстрела из семистволки эхом прокатился по залу, двоих на галерее размело в стороны, а Харпера отбросило назад мощной отдачей.

Шарп бросился вперед через задымленный оконный проем c палашом в руке, на длинном лезвии мелькали алые блики. Стрелки последовали за ним, вопя, как черти, – так приказал им Шарп. Он повел их через правую дверь. Ожидание кончилось, нервозность растворилась в горячке начинающегося боя, осталось только желание победить. Это снова был Шарп, спасший жизнь Веллингтону при Ассайе[76], прорубавшийся вместе с Харпером сквозь строй, чтобы захватить «орла», ворвавшийся, обезумев, в брешь в Бадахосе. Тот самый Шарп, которого генерал-майор Нэрн мог только угадывать в немногословном темноволосом человеке, явившемся к нему во Френаде.

В дверях возник человек с мушкетом и уже примкнутым байонетом. Мушкет был французским, человек при виде офицера-стрелка вздернул его выше, но это был жест отчаяния, а не надежды. Шарп заорал ему в лицо и выставил вперед правую ногу. Клинок, чуть вильнув, последовал за ней, по лезвию побежали отблески дрожащего света свечей, и вот палаш уже вошел в солнечное сплетение француза. Шарп провернул его, пнул тело, вытаскивая клинок, и переступил через вопящего от боли умирающего.

Боже, как же приятна схватка! Не битва, но схватка один на один за правое дело! Шарп вбежал в коридор, на острие палаша темнела кровь, сзади слышался топот стрелков. Навстречу им распахнулась дверь, в луче света возник нервно озирающийся человек – это было его ошибкой: Шарп оказался рядом раньше, чем тот понял, что расплата настигла его. Огромный кавалерийский палаш оцарапал ему скулу, он отшатнулся, клинок дернулся вперед и вошел в горло. Шарп почувствовал последнее зловонное дыхание умирающего, высвободил палаш, перепрыгнул через тело и ворвался в дверь. В комнате были двое, они тряслись от страха и неумело размахивали мушкетами. Шарп заорал, палаш взлетел над столом, отделявшим его от врагов; кровь капала с острия. Он ударил и увидел, как один из стрелков с застывшим маниакальным выражением радости на лице обежал стол с другой стороны, прижимая второго противника к двери, и мощным ударом винтовочного штыка, способным расколоть мраморную плиту, пригвоздил свою жертву к двери. Тот обмяк, заскулил, и другой стрелок, немец, прикончил его, ударив с куда меньшей силой, но куда большей эффективностью.

Человек, которого он ранил в лицо, выл под столом. Шарп, проигнорировав его, повернулся к заполнившим комнату стрелкам:

– Заряжайте! Быстрее!

В комнате было трое вооруженных людей, охранявших дверь – значит, это караулка. Окровавленное тело все еще было приколото к двери. Он подергал ручку – заперто. За спиной слышались крики, мушкетная пальба, но он старался не обращать на них внимания. Провернув винтовку, он отсоединил штык, по- прежнему удерживавший мертвое тело, встал перед дверью и со всех сил ударил по ней ногой. Дверь затрещала, но не подалась. Он ударил снова, потом еще раз, и дверь наконец распахнулась: дерево вокруг старого замка разлетелось в щепки. Шарп миновал труп, который так и остался висеть на двадцатитрехдюймовом штыке, и вошел, остановившись в дверях: клинок окровавлен, по щеке течет кровь убитого часового, кровь блестит и на зеленом мундире, капает на ковер, устилающий комнату пленниц.

Его встретили крики ужаса. Шарп опустил палаш. У дальней стены сгрудились нескольких женщин. Одна из них закрыла собой другую, лица которой не было видно за поднятой для защиты рукой. Гордое худое лицо первой венчали высоко уложенные светлые волосы. Шарп отвесил полупоклон:

– Мадам Дюбретон?

Двое особо любопытных стрелков попытались заглянуть ему через плечо, но он прикрикнул:

– Ну-ка выметайтесь! Идет бой! Ваше место там!

Мадам Дюбретон нахмурилась:

– Майор? Майор Шарп? Это вы?

– Да, мадам.

– Что это значит? – она все еще хмурилась, не в силах поверить.

– Это спасательный отряд, мадам, – он хотел поскорее разобраться с ними, вернуться к своим людям и понять, как они справляются, но увидел, что женщины до смерти перепуганы. Одна истерически всхлипывала, глядя на его мундир, и мадам Дюбретон пришлось шикнуть на нее по-французски. Шарп попытался улыбнуться, чтобы смягчить впечатление. – Вы вернетесь к своим мужьям, дамы. Был бы рад,