ветки, вымороженные зимой, почти сливались с бледно-серыми камнями.

Все это Шарп увидел за считанные секунды, потому что потом взгляд его приковали к себе заполнившие двор солдаты. Они смотрели вверх и ухмылялись. В центре двора стояла жаровня, дымившая так, что не было видно неба, а на жаровне лежали раскаленные докрасна байонеты.

На мраморных плитах была распята женщина. Ее запястья и лодыжки привязали к железным костылям, вбитым в трещины в камне. Она была раздета до пояса, на груди чернели кровоподтеки, по ребрам стекала кровь. Шарп взглянул на Дюбретона, опасаясь, что тот узнал свою жену-англичанку, но француз лишь слегка покачал головой.

– Смотри, Шарпи, – усмехнулся за его спиной Хэйксвилл.

Один из солдат подошел к жаровне и, обмотав руку тряпкой, вытащил из пламени байонет, проверив, что острие раскалилось докрасна. Женщина начала дергаться, задыхаясь от ужаса, но солдат поставил башмак ей на живот, почти скрыв от зрителей свою жертву. Раскаленное лезвие пошло вниз, раздался и оборвался женский вопль: должно быть, несчастная потеряла сознание. Солдат отошел назад.

– Она пыталась сбежать, Шарпи, – голос Хэйксвилла, сдобренный его зловонным дыханием, раздался у самого плеча Шарпа. – Ей с нами не понравилось, надо же. Видишь, что написано, капитан?

До балкона донесся запах горелой плоти. Шарпу хотелось выхватить из ножен свой огромный палаш и врубиться в толпу ублюдков, заполнивших монастырь, но он знал, что беспомощен. Его время придет – но не сейчас.

Хэйксвилл расхохотался:

– Puta. Вот что там написано. Она испанка, видите ли, капитан. Хорошо, что не англичанка, правда? В английском слове «шлюха» на одну букву больше.

Эта женщина всю жизнь будет носить клеймо, оставленное злодеями. Шарп подумал, что она, должно быть, из Адрадоса или, может быть, из другого селения, и пыталась убежать по той длинной петляющей дороге, что вела на запад от Господних Врат: отсюда так же сложно убежать, как добраться до стен замка незамеченным.

Солдаты выдернули костыли, двое потащили бесчувственную женщину по камням и скрылись из виду под арками нижнего этажа.

Хэйксвилл зашел за угол верхнего клуатра, чтобы смотреть обоим офицерам в лицо. Он оперся руками на каменную балюстраду и глумливо заявил:

– Мы хотели, чтобы вы увидели, что случится с вашими сучками, если бы попытаетесь силой освободить их, – лицо его дернулось, правая рука указала на кровавые пятна у жаровни. Два байонета еще лежали на огне. – Вот! Видите ли, джентльмены, мы передумали. Нам нравится, когда дамы здесь, поэтому мы, черт возьми, оставляем их себе. Нам не хотелось бы доставлять вам излишних трудностей с транспортировкой денег, поэтому их мы тоже оставляем, – он расхохотался, глядя им в глаза. – Взамен мы передадим послание. Понимаешь меня, жаба?

В голосе Дюбретона сквозило презрение:

– Я понимаю. Они живы?

Голубые глаза широко распахнулись, демонстрируя абсолютную наивность:

– Живы, жаба? Конечно, черт возьми, они живы. И останутся живы, если вы будете держаться отсюда подальше. Одну из них я покажу вам через пару минут, но сперва вы, черт возьми, выслушаете меня, и выслушаете внимательно, – он снова судорожно дернул головой на длинной шее, и застегнутый булавками шарф соскользнул в сторону, обнажив страшный шрам на шее. Хэйксвилл подтянул шарф, пока тот не скрыл шрам полностью, и ухмыльнулся, показав почерневшие пеньки зубов. – Им не причиняли боли. Пока. Но обязательно причинят. Я поджарю их, заклеймлю, а потом отдам попользоваться парням, покуда не сдохнут! Ясно? – проорал он. – Шарпи! Ты понял?

– Да.

– Жаба?

– Да.

– Вот и умницы! – он расхохотался, замигав глазами, остатки зубов заскрипели. Лицо вдруг дернулось, всего один раз, и успокоилось. – Вы притащили деньги, и я скажу, чего вы этим добились. Вы купили их целомудрие! – он снова расхохотался. – Теперь они в безопасности... на некоторое время. Разумеется, мы можем потребовать еще денег, если посчитаем, что курс целомудрия повысился, улавливаете? Но пока у нас довольно женщин, и мы не тронем ваших сучек, если заплатите.

Было время, Шарп каждую ночь мечтал прикончить этого ублюдка. Хэйксвилл был его врагом двадцать долгих лет, и Шарп изо всех сил старался стать человеком, способным доказать, что Хэйксвилла можно убить. Но сейчас его ярость была бессильна.

Хэйксвилл, хохоча, зашаркал вниз по лестнице:

– Сейчас я покажу вам одну из сучек, можете даже поговорить с ней. Но! – он ткнул пальцем в сторону жаровни. – Помните о байонетах. Я вырежу на ней чертовы буквы, даже если вы просто спросите, где ее держат. Ясно? Вы же не знаете, в какой из чертовых комнат их держат, а? Но хотите узнать, да? Так что не спрашивайте, черт возьми, или я разукрашу красотку. Вам понятно?

Офицеры кивнули. Хэйксвилл повернулся и махнул рукой человеку, стоявшему внизу, возле арки, куда уволокли первую женщину. Человек повернулся и позвал кого-то еще, не видимого сверху.

Шарп почувствовал, как напрягся Дюбретон при виде женщины, которую ввели во двор. На ней был длинный черный плащ, она шла медленно, аккуратно переступая через разбитые каналы; длинные золотые волосы растрепались. Ее охраняли двое, оба с примкнутыми штыками.

Хэйксвилл злорадно наблюдал за двумя офицерами:

– Выбрал эту специально для вас. Умеет говорить по-французски и по-английски. Верите ли, она англичанка, а замужем за жабой! – он усмехнулся.

Женщина остановилась в центре двора, и один из солдат подтолкнул ее, указывая вверх. Она взглянула на балкон, но не подала виду, что узнала мужа; он также не выказал никаких эмоций. Шарп понял, что оба они слишком горды, чтобы дать тюремщикам увидеть их чувства.

Хэйксвилл обернулся к офицерам:

– Ну же! Говорите!

– Мадам, – мягко произнес Дюбретон.

– Месье, – Шарп подумал, что в обычной жизни она очаровательна, но сейчас, когда ее усталое лицо было в тени, на нем явственно отразилась невыносимость заточения: она осунулась, скулы заострились. Она была стройной, как и ее муж, а говорила спокойно и с достоинством. Один из охранников знал французский, он внимательно слушал разговор.

Хэйксвилл, однако, разозлился:

– По-английски! По-английски говорите!

Дюбретон посмотрел на Шарпа, потом перевел взгляд на жену:

– Имею честь представить майора Ричарда Шарпа из английской армии.

Шарп поклонился и увидел, как она склонила голову в ответ, но слова ее потонули в громком кудахтаньи Хэйксвилла:

– Майор? Тебя сделали чертовым майором, Шарпи? Христос распятый! Они там, черт возьми, совсем с ума посходили! Майор! – Шарп не успел нашить на мундир майорские звезды, и Хэйксвилл до этой минуты не подозревал о его новом звании.

Мадам Дюбретон подняла глаза на Шарпа:

– Леди Фартингдейл будет рада узнать, что вы здесь, майор.

– Пожалуйста, передайте ей наилучшие пожелания от ее мужа, мадам. Надеюсь, с ней и с вами все в порядке.

Хэйксвилл ухмылялся. Шарп отчаянно пытался найти какие-то слова, которые подскажут этой женщине, что она должна дать им понять, где держат заложников. Он слишком увлекся мыслью о мести и слишком мало внимания уделил спасению этой и других женщин, но Хэйксвилл оказался прав: если не знать, в какой комнате или хотя бы в каком здании их прячут, все бесполезно. Но Шарп все не мог придумать, как достичь цели, не сказав ничего подозрительного, что позволит Хэйксвиллу исполнить свою угрозу и заклеймить жену Дюбретона.

Она медленно кивнула: