статуе Будды и выложил свое подношение рядком у его ног, сопроводив действие приличествующей формулой. Но поскольку я не знал, какую именно мантру полагалось произносить по такому случаю, я проговорил вполголоса первое, что вспомнилось — детскую считалку: «Хоки-поки-винки-вум». Статуя по- прежнему благожелательно улыбалась. Судя по лицам жрецов, они решили, что я произнес весьма действенную молитву на своем языке.
Как только я отступил, не поворачиваясь спиной к божеству, главный лама скользнул мимо меня и тщательно осмотрел монеты. Он явно никогда не видал ничего подобного, потому что смотрел, не отрываясь, несколько минут, а затем показал монеты всем монахам с глубоким почтением. Вероятно, он счел изображение Ее милостивейшего величества могущественной богиней. Когда братия налюбовалась ими с возгласами восхищения настоятель открыл потайной ящичек для реликвий в подножии статуи, пробормотал молитву и опустил монеты туда, как драгоценное подношение буддиста-европейца.
Теперь мы уже могли быть уверены, что сумели произвести весьма положительное впечатление. Хильдино увлечение буддизмом сослужило нам хорошую службу. Главный лама пригласил нас присесть, уже намного вежливее; затем последовала длительная и оживленная беседа между ним и старшими монахами. Их взгляды и жесты свидетельствовали, что главный лама склонен счесть нас правоверными буддистами, но часть его советников крепко сомневалась в глубине и искренности наших убеждений.
Пока они судили и рядили, у Хильды возникла новая превосходная идея. Она раскрыла свой портфель и вытащила фотографии древних буддистских святынь и храмов, сделанные ею в Индии. С торжествующим видом она стала раскладывать их. Жрецы и монахи немедленно столпились вокруг нас. Когда они распознали, что изображено на снимках, их волнение возросло до предела. Фотографии переходили из рук в руки, под громкие восклицания радости и удивления. Один брат указывал другому на какой-нибудь знакомый символ или древнюю надпись; двое или трое, в порыве благочестивого восторга, пали на колени и стали целовать картинки.
Мы разыграли козырную карту! Монахи уже не могли сомневаться, что мы глубоко интересуемся буддизмом.
Верующие никогда не понимают, что такое отвлеченный интерес; стоило им увидеть, что мы собираем изображения буддистских построек, как монахи тут же пришли к заключению, что мы, конечно, так же преданы вере, как они сами. Их братские чувства простерлись так далеко, что они бросились нас обнимать. Для леди Мидоукрофт это было тяжелым испытанием, так как братия не отличалась чистотой. Она подозревала, что на них куча микробов, и боялась подхватить тиф.
Братья спросили через повара-переводчика, где делались эти картинки. Мы тем же путем объяснили, как могли, что побывали в древних местах буддистского культа в Индии. Это восхитило их еще более, хотя я не знаю, в какой форме наш гуркх, не очень сведущий в языках, передал им это сообщение. Во всяком случае, они снова принялись нас обнимать, после чего главный лама сказал что-то весьма торжественно нашему самодеятельному переводчику.
— Жрец-сахиб говорить, — возвестил повар, — у них есть очень священная вещь, из Индии. Священная буддистская вещь. Он показать ее вам.
Мы ждали, затаив дыхание. Главный лама подошел к алтарю у входа в нишу, где сидел, улыбаясь, Будда. Трижды поклонившись до земли, насколько позволяла ему дородная фигура, постучав лбом оземь, точно как Хильда, он со страхом божиим вынул из-под алтаря какой-то предмет, тщательно завернутый в парчу с золотым шитьем. Из почтения к святыне его сопровождали двое прислужников. Почтительнейшим образом настоятель медленно развернул золотой покров и явил свету сокровище храма. Торжествуя, он представил его нашим взорам. Это была бутылка английского производства!
Ее этикетка сияла золотом и яркими красками. Бутылка была фигурная, в форме кошки, сидящей на задних лапках. Священная надпись на нашем родном языке гласила: «Джин «Старый Том», без сахара».
Завидев святыню, монахи склонили головы в полном молчании. Я искоса взглянул на Хильду.
— Ради всего святого, — шепнул я, — вы обе не вздумайте смеяться! Иначе все пропало!
Женщины превосходно хранили почтительную невозмутимость. И тут меня снова осенило.
— Скажи, — велел я повару, — что у нас тоже есть похожий, но намного более живой и очень могущественный дух.
Повар перевел. Тогда я открыл ящик с провиантом и театральным жестом извлек последнюю оставшуюся в запасе бутылку содовой воды из Симлы.
Очень важно и сосредоточенно я открутил проволочку, которой крепилась пробка, как бы осуществляя священный ритуал. Монахи столпились вокруг, охваченные любопытством. Я придержал пробку большим пальцем, внушительным тоном пробормотал таинственное заклинание: «Хоки-поки-винки-вум!» — затем встряхнул бутылку и отпустил пробку. Содовая мгновенно выплеснулась. Пробка взлетела до потолка. Содержимое разлетелось впечатляющим веером.
На мгновение ламы испуганно отпрянули. Им почудилось нечто демоническое. Мало-помалу, видя, что мы спокойны, они подобрались поближе. Вопросительно взглянув на настоятеля, я вытащил из кармана штопор и раскупорил джин — бутылка была непочатой. Знаком попросил принести чашку. Ее почтительно принесли. Я плеснул в чашку немного джина, добавил оставшейся содовой и отпил первый, чтобы показать, что это не яд. Потом я передал чашку главному ламе. Тот отхлебнул раз, другой и выпил до дна. Священный напиток ему явно пришелся по вкусу, потому что он почмокал губами и, обратившись к ожидающим собратьям, издал восхищенное восклицание.
Остаток содовой, смешанной с джином, был пущен по кругу остальных монахов и получил всеобщее одобрение. Увы, содовой на всех не хватило, но те, кто сподобился попробовать, впечатлились. Кажется, в их восприятии щекочущие пузырьки углекислого газа свидетельствовали о присутствии могущественного духа.
Таким образом, наше положение определилось. Теперь в нас видели не просто буддистов, а сильных магов из далекой страны. Монахи не замедлили проводить нас в отведенные для нашего пребывания в монастыре комнаты. Они оказались относительно чистыми, а постели у нас были свои. О нынешней ночи можно было не беспокоиться. Наиболее страшной опасности мы, по крайней мере, избежали. Могу добавить, что к счастливым обстоятельствам я отнес также и лживость нашего повара. Ибо я убежден, что он врал напропалую. Как только этот жалкий тип почуял, что ветер переменился, я имею основания предполагать, что он поддержал наше дело, порассказывав главному ламе самых невероятных историй о нашей святости и мудрости. В любом случае, к нам отнеслись с чрезвычайным уважением и трепетно внимали каждому желанию столь святых особ.
Однако теперь я начал осознавать, что мы, пожалуй, несколько перестарались в этом отношении. Мы окружили себя слишком ярким ореолом святости. Монахи, поначалу жаждавшие нашей крови, теперь вознесли нас так высоко, что впору было призадуматься: а не захотят ли они оставить таких замечательных единоверцев здесь навсегда? Мы провели целую неделю в монастыре, по сути, против нашей воли; нас очень хорошо кормили и принимали, но мы были скорее пленниками, чем гостями. Виной всему стала фотокамера. Ламы никогда прежде не видали фотографий. Они спрашивали, как получаются эти чудесные картинки, и Хильда, чтобы поддержать хорошие отношения, показала им весь процесс. Когда портрет главного ламы, в его самой лучшей мантии, в полный рост, был напечатан и предстал перед их глазами, их восторгу не было предела. Все братья потрогали и рассмотрели это произведение фотоискусства, и с того момента их ничто более не могло удовлетворить, как фотографирование всех монахов подряд. Даже сам невозмутимый Будда был вынужден позировать для портрета. Впрочем, поскольку сидеть неподвижно он привык — да и никогда, в общем, ничем другим не занимался — снимок удался на славу.
Шли дни, солнце вставало и садилось, а нам уже было ясно, что монахи вовсе не собираются спешно отправлять нас домой. Леди Мидоукрофт, оправившись от первоначального испуга, начинала скучать. Буддистские ритуалы ее больше не интересовали. Чтобы скрасить однообразие, я выискивал любые способы убить время до тех пор, пока наши слишком настойчивые хозяева сочтут нужным отпустить нас. Они часто устраивали долгие религиозные процессии — с танцами перед алтарем, с масками или головами животных и с другими диковинными церемониалами. Хильда, начитанная в вопросах буддийской веры, объяснила мне, что все это делалось ради накопления кармы.
— Что такое карма? — спросил я без особого интереса.
— Карма — это хорошие дела, или заслуги. Чем больше ты крутишь молитвенное колесо, чем больше
