— Только что — сию минуту — в окне? Он смотрел на нас?
— Ты угадала, как всегда.
Она глубоко вздохнула.
— Он сделал свой ход, — сказала она тихо, чтобы мог слышать я один. — Я знала, что это был он. Но предвидеть, какую пьесу он сочинит, не в моих силах. Только когда я увидела этих невинно погубленных людей, я поняла, что здесь вмешался он. Сам не убивал — матабеле стали его пешками. Он хотел нанести удар мне и решил достичь этого именно таким способом…
В голосе моей любимой слышался оттенок благоговейного страха. Сославшись на усталость, мы попрощались с компанией и ушли к себе.
— Неужели ты думаешь, что он на такое способен? — воскликнул я, когда мы остались одни. Несмотря ни на что, у меня в душе еще тлели остатки былого уважения к Себастьяну. — Такая жестокость впору худшему из анархистов, которые готовы уничтожить десятки ни в чем не повинных людей ради убийства одного-единственного противника…
Хильда была бледна, как утопленница.
— Для Себастьяна, — ответила она, передернув плечами, — цель — всё, средства — ничто. Желающий достичь цели желает и применить все средства, — такова сумма и сущность его жизненной философии. От младых ногтей до нынешнего часа он всегда действовал в соответствии с нею. Помнишь, как я сравнила его однажды с вулканом, дремлющим под снегом?
— Помню. И все же так не хочется верить!..
Она мягко прервала меня:
— Я этого ожидала. Я не сомневалась, что под холодной внешностью в нем все еще яростно горят страсти. Говорила же я тебе, что мы должны дождаться ответного хода Себастьяна! Вот и дождались… Признаюсь,
Вспомнив, какая злоба исказила жестокое белое лицо, глядевшее на нас из мрака за окном, я не усомнился в правоте ее слов. Она верно прочла и эту страницу в душе своего противника. Отчаянное, искаженное лицо его было свидетельством того, как ужаснул его провал великого преступления, подготовленного и успешно выполненного, но не достигшего главной цели из-за простейшей случайности.
Глава VIII
История о европейце с сердцем кафра
Нынче не в моде считаться миролюбивым человеком. Однако я именно таков, поскольку принадлежу к профессии, предназначенной, чтобы исцелять, а не разрушать. И все-таки бывают времена, когда даже самые мирные люди превращаются в бойцов — когда гибель угрожает тем, кого мы любим, кого обязаны защитить; в такие моменты всякому мужчине ясно, в чем заключается его долг. Восстание матабеле стало таким моментом для меня. В столкновении разных рас мы должны быть на стороне нашего цвета кожи. Я не знаю, справедливо ли было возмущение туземцев; по всей вероятности, у них были веские причины, потому что мы похитили их родную землю. Но когда они восстали, когда безопасность белых женщин зависела от подавления мятежа, у меня не осталось альтернативы. Ради Хильды, ради всех женщин и детей в Солсбери, во всей Родезии, я был обязан внести свою лепту в восстановление порядка.
На ближайшее будущее, впрочем, мы могли чувствовать себя достаточно защищенными в этом городке; но мы не знали, как далеко зайдет мятеж, не имели сведений о том, что происходит в Чартере, в Булувайо, на дальних станциях. Матабеле, по-видимому, восстали все разом по всему обширному краю, который некогда был владениями Лo-Бенгулы[50]; если так, первое, что им следовало бы сделать — это перерезать пути сообщения между нами и основным английским поселением в Булувайо.
— Хильда, тебе предстоит выполнить важную задачу, — сказал я на другой день после гибели Клаасов и нашего спасения, — отгадать, где вероятнее всего нужно ждать нападения туземцев.
Мы сидели в своей комнате; моя любимая ворковала с осиротевшей малышкой, сгибая и разгибая палец. Мои слова вызвали у нее бледную улыбку.
— Это чересчур, друг мой. Чтобы дать правильный ответ, мне нужно знать характер туземцев, их способы ведения войны… Неужели ты не понимаешь, что подобные предсказания доступны лишь тому, кто сочетает врожденную интуицию, как у меня, и многолетний опыт войны с матабеле?
— И все же на подобные вопросы в прошлом отвечали и люди, не отличавшиеся глубокой интуицией, — возразил я. — Знаешь, я где-то читал, что в момент начала войны между Наполеоном Первым и Пруссией, в 1806 году, Жомини предсказал, что решающая битва этой кампании состоится под Йеной, и именно под Йеной она и состоялась. А ты ведь лучше десятка таких Жомини, разве нет?
Хильда пощекотала щечку девочки.
— Улыбнись же, детка, улыбнись! — проворковала она, поглаживая пальцем ямочку на нежном личике. — И кто такой этот твой друг Жомини?
— Величайший военный теоретик и тактик своего времени. Один из генералов Наполеона. Он написал книгу, очень известную — книгу о военных делах. «Des Grandes Operations Militaries» или что-то в этом роде.
— А, вот оно что! Твой пример не годится! Этот Жомини, или Хомини, или как там его, не только был знаком с темпераментом Наполеона, но также понимал законы войны и изучал тактику. Оставалось только изучить карту страны, учесть стратегические планы и так далее. Если бы меня спросили, я ни за что не ответила бы так точно, как этот Жомини-Пиколомини — правда же, детка? И Жомини стоил бы десятка таких, как я. Ах, милая ты моя сиротка! Подумать только, для нее не было ни вчерашней жуткой дороги, ни гибели всей ее семьи — она поспала, поела и радуется!
— Но, Хильда, мы должны отнестись к этому серьезно. Я рассчитываю на тебя. Опасность еще не миновала. Матабеле и теперь еще могут напасть и уничтожить нас!
Она посадила девочку к себе на колени и сказала уже серьезно:
— Я это знаю, Хьюберт. Но здесь должны судить мужчины. Я не тактик. Не делай из меня наполеоновского генерала!
— Но вспомни, — сказал я, — что нам приходится считаться не только с матабеле, а еще и с Себастьяном. И если матабеле ты не знаешь, то уж Себастьяна, по меньшей мере, изучила хорошо!
Она содрогнулась.
— Я знаю его. Да, теперь знаю досконально… Но этот случай такой трудный! У нас есть Себастьян, а в придачу к нему свора туземцев, чьи привычки и обычаи я не понимаю. В этом-то вся трудность…
— Но сам Себастьян? — настаивал я. — Давай займемся им по отдельности.
Она размышляла несколько минут, опираясь подбородком на ладонь и локтем на стол. Брови ее сошлись к переносице.
— Себастьян? — повторила она. — Себастьян? Ну, тут я кое-что могу сообразить. Уже ступив на этот путь и решительно желая уничтожить нас, он, конечно, не отступится и пойдет до конца, чего бы это ему ни стоило — и сколько еще жизней он при этом погубит. Такой уж у Себастьяна метод.
— По-твоему, поняв, что я его увидел и узнал, он не сочтет игру проигранной, не уберется обратно на побережье?
— Себастьян? О нет, это противоречило бы его типу и темпераменту.
— Значит, он никогда не сдастся из-за временного поражения?
— Не сдастся. У этого человека воля из чистой стали — он может сломаться, но не согнется. И потом,
