всякой повседневности. <…>

Земля, ее дыхание любы Кленовскому во всех проявлениях. Крепко ощущается им и кровная связь с родиной. Но, отдав ей сыновнюю дань стихами строгого стиля о Царском Селе или прелестными стихами о “медленной” московской весне, он готов “кинуться на колени” и перед флорентийскими холмами и померанцевыми садами Мантеньи; следом за “раздольем Волги” он сейчас же вспоминает “Риальто на рассвете”, и Италия для него не только родина духовная, но и пра-родина, куда, может быть, ему по его убеждению суждено некогда вернуться. И связь с этой страной так глубока, что и тональность многих его стихотворений кажется пропитанной тем особым легко-прозрачным воздухом, который окутывает Италию <…>

Мучительно взывает Кленовский: - “Зачем пришел, куда иду - И почему Тебя не слышу!” Мрак прорезается - и не однажды! - мыслью о крайнем средстве и тогда недобрым холодом веет от стихов, в которых поэт просит, чтобы в тот час, “которого не будет строже”, у него была отнята память о “всех сокровищах неба и земли” - “Чтобы ничего я не запомнил, - Чем мгновенья были высоки: - Ни одной моей подруги дольней, - Ни одной тосканской колокольни, - Ни одной онегинской строки”. И тогда - “уже совсем легко мне будет - Оттолкнуть скамью и умереть”.

Но духовное смятение отдельных стихов тенью на всю поэзию Кленовского никак не ложится; определяюще для нее совершенно ясно высказанное утверждение: - “Знаю я: на мне печать Господня, - Мне довольно этого сознанья!” “Темные строки”, чуждые существу Кленовского, в ней лишь наваждение и, недобро мелькнув то там, то здесь никак не разладом, а внутренним диалогом, не в силах отравить или хотя бы замутить все творчество, лишенное всякого болезненного “ущерба”, здорового, цельного и согласованного прежде всего своим религиозным устремлением и помыслом. Пусть понятие Бога широко охватывает и начала пантеистической философии и штейнеровского учения, но черты Бога Библии и, конечно, благоговейное преклонение перед Христом, как воплощением Добра, в этой поэзии наличествует. Ангелы хранители, своим почти реальным присутствием раздражая некоторых современников, в образе “неуловимых спутников” чувствуют себя, как дома, в поэзии Кленовского» (Офросимов Ю. Рифмованные догадки. О поэзии Д.Кленовского // Новый журнал. 1967. №88. С.114–122).

В несколько запоздавшей рецензии на книгу откликнулся Олег Ильинский: «Однотомник стихов Кленовского дает возможность обозреть и оценить творческий путь поэта за последние 20 лет. Это издание - результат взыскательного авторского отбора и поэтому имеет совершенно особое значение, как для русской поэзии в целом, так и для самого автора. В связи с этой книгой я хотел бы высказать ряд соображений о художественной проблематике Кленовского и его месте в русской поэзии.

Основным приемом Кленовского является закрепление ярко пережитой и скульптурно оформленной художественной детали в рамках религиозно-идеалистического миросозерцания. Поэт постоянно ощущает себя на грани или у порога того бытия, которое именуется вечностью. Одновременно в творчестве Кленовского ярко звучит любовь к жизни, своеобразная упоенность жизнью. При отборе художественных впечатлений огромную роль для поэта играет память, не память в смысле простого припоминания, а память в смысле творческой преображающей стихии. Память поэта как бы сама творит образы и осмысливает их в плане крупного эстетико-философского синтеза. При анализе художественного творчества Кленовского именно творческую функцию памяти следует выдвинуть на первый план. Одним из основных качеств Кленовского является способность ярко пережить и с предельным мастерством закрепить пережитое в образе. Кленовский - великолепный мастер стиха. Раз увиденное и пережитое под его пером сохраняет всю непосредственность и свежесть художественного впечатления и, кроме того, приобретает черты вневременности, черты классичности в самом истинном смысле этого слова. Характерная для Кленовского акмеистическая манера сближает его именно с классицизмом (вплоть до античности), а связь с гумилевско-ахматовской традицией, хоть она и налицо, играет для оценки творчества Кленовского значительно меньшую роль. При всех преемственных связях с акмеизмом очень большую роль играет, конечно, то, что Кленовский живет совсем в иную эпоху, чем акмеисты.

Одна из художественных заслуг акмеизма - классическая преемственность этой школы. Классическая преемственность организует, оформляет, оскульптуривает художественное мышление поэта-акмеиста. Но поэт-акмеист кроме того прошел школу романтизма, с ее утонченным психологизмом, с ее философичностью, с ее религиозной проблематикой. Поэзию Кленовского следует рассматривать не столько на фоне акмеизма, сколько вместе с акмеизмом на пересечении классицизма и романтизма. Таким образом Кленовский окажется в русле пушкинско-гетеанской традиции, обогащенной опытом 20-го века.

Во французской поэзии Кленовского можно сопоставить с Андрэ Шенье, творчество которого в общем определяется теми же координатами, конечно, с поправкой на время и индивидуальную тематику. <… >

Соединение тончайшего лиризма с предельной ясностью и классичностью формы является характернейшим признаком поэтического почерка Кленовского. В однотомник включены избранные стихи из шести книг. Каждый сборник Кленовского представляет собой законченное целое. Во всех звучит сквозная религиозная тема, а также тема художественно-символического осмысления космоса:

Тираж новой книги Кленовского был отпечатан в мюнхенской типографии Башкирцева в феврале 1969 года.