— Я сказал все, что знаю, на заседании ячейки. И она мне больше не подруга.

— Не подруга? А почему? Ты считаешь, что она контрреволюционерка?

— Этого я знать не могу. Но я думал над этим и понял, что она всегда была социально чуждым элементом с точки зрения классовой сознательности.

— Ты сожалеешь, что связался с ней? Федя подумал, прежде чем отвечать.

— Нет, — сказал он наконец. — В то время я не знал того, что знаю сейчас, поэтому не мог вести себя иначе. Жалеть тут не о чем.

— Но ты согласен, что это была ошибка?

— Да. — Его рассудок работал, как бешенный, на бесхитростном лице появилось выражение осторожности и подозрительности. — Нет, — поправился он. — Раз я ничего не знал, то и ошибки тут быть не могло. — Поразмыслив еще, он сказал с посветлевшим лицом: — Да. Это была ошибка именно потому, что я не знал.

— Но ты только что сказал, что в такой же ситуации ты снова повторил бы ту же ошибку.

— Да, верно. Я виновен в том, что действовал ошибочно, но, ошибаясь, я не мог бы повести себя иначе.

— Если ты виновен, то наказания не избежать.

— Да.

— Но, раз ты не мог вести себя по-другому, тебя следует простить?

— Нет.

— Почему?

— Ошибка — не повод для прощения.

— Ты бы мог рассердиться на человека за то, что он ошибается?

— Нет.

— Но ты бы наказал его?

— Да.

— За что?

— За то, что он, ведя себя так, а не иначе, превратился в угрозу для общества.

Товарищ Максимов взглянул на него с любопытством и закурил.

— Ты не спросил меня, что случилось с твоей Надеждой.

— Я знаю, что мне не положено задавать вопросов.

— Не надо о ней особенно беспокоиться…

— Я и не беспокоюсь.

Максимов снова бросил на него любопытный взгляд. Федя выдержал этот взгляд и в свою очередь посмотрел на него незамутненными, чуть раскосыми юношескими глазами. В конце концов Максимов проговорил:

— Хорошо. Вернемся к делу. Пятилетка требует от людей жертв. Отсталые слои населения не понимают смысла этих жертв. Они видят лишь то, что у них теперь меньше еды, чем год назад. Враг пользуется создавшимся положением. Кулаки утаивают урожай и режут скот. Оппозиция встает на сторону кулачества и угрожает революции. Они пытаются подорвать партию; их детям поручено подорвать комсомол. Мы располагаем доказательствами, что Надежда Филиппова была одним из руководителей заговорщиков…

Он подождал, чтобы его сообщение произвело должный эффект; но, как ни странно, он смотрел мимо Феди. Его глаза уперлись в пустой угол кабинета, словно там происходило что-то очень занятное. Его только что затихший голос был совершенно лишен выразительности. Но Федя был слишком напуган, чтобы обратить внимание на странности в поведении товарища Максимова. Он тихонько присвистнул, тут же покраснел от своей наглости и сказал:

— Выходит, дело серьезнее, чем я думал. Вот мерзавка!…

И он представил себе улыбающуюся физиономию князя Ростовского, шепчущего султану на ухо свое «Massacrer, majeste, massacrer…» Как бы ты ни был настороже, вероломный и изворотливый враг всегда умудрится обвести тебя вокруг пальца. Он вспомнил, как она злодейски кусала его за губы, и почувствовал, что у него по спине побежали мурашки.

— Вот мерзавка! — повторил он.

Перед его мысленным взором, к его ужасу, медленно вырос Гриша, каким он запомнил его в тот момент, когда его лупили в живот, а он не отрываясь смотрел на сына, стремясь внушить ему свою правду.

Товарищ Максимов оторвал взгляд от пустого угла и направил его на Федины руки, которые были сцеплены так крепко, что ногти впились в ладони.

— Теперь, когда тебе известна вся правда, — устало сказал товарищ Максимов, — лучше выложи все, как на духу. Это в твоих же интересах.

— Но ведь я уже сказал все, что знаю, — простонал Федя.

— Когда она впервые попыталась затянуть тебя в сети саботажа?

— Она не делала этого! В этом то все и дело! Она была такой хитрой, такой ловкой, что я ничего не замечал. Разве что…

— Что?

— Кое-какие ее замечания. Тогда они казались мне попросту глупыми, но теперь… — Его лицо просветлело: задача решена!

— Продолжай, — велел товарищ Максимов без особого энтузиазма. — Какие замечания? — Он занес над блокнотом карандаш.

— Ну, например, когда объявили о строительстве метро. Мы с ума сходили от восхищения, а она только посмеялась над нами и сказала, что метро есть и в других странах, так чем тут восхищаться?

— Ты поверил ей?

— Я сказал ей, что она врет, а она предложила нам взглянуть на фотографии метро в Париже, Лондоне — забыл, где еще.

— Она вам их показала?

— Да. В какой-то энциклопедии.

— Выходит, она вовсе не врала?

— Так дело же не в этом! Зачем нужно было смеяться над нашей подземкой и прославлять парижскую или лондонскую? Я-то лично не возражал бы, ведь я знаю, что мы отсталая страна и что капиталисты нас обгоняют, но другие почувствовали себя дураками, когда увидели на фотографиях Париж. Она не имела права подсовывать нам фотографии Парижа и подрывать этим наш боевой дух, как…

— Как что?

— О, это совсем по другому поводу…

— Скажи!

— Я просто вспомнил — ребенком в Белом городе Баку я увидел пруд, и Гриша — мой отец — сделал мне парусную лодочку из куска дерева и рукава своей старой рубахи. — Он помолчал, а потом заговорил твердым, холодным голосом: — Когда я в первый раз пустил ее по пруду, ко мне подошел мальчик, одетый, как кукла, в синем матросском костюмчике, позади которого гувернантка несла большую модель с двумя мачтами, мотором и винтом. Мальчик показал мне язык…

Товарищ Максимов встал и зашагал взад-вперед по кабинету. Через некоторое время он спросил, словно делая над собой усилие:

— Случай с метро был единственным в своем роде?

— Нет. Она часто нас дразнила. Помню, как-то раз кто-то делал доклад о перевыполнении плана по выпуску марганца, а она и говорит: «Жалко, что я не могу набить марганцем брюхо…» В другой раз мы пошли с ней на фильм, в котором вождя революции в другой стране пытали в келье реакционные монахи, пока рабочие не взяли штурмом монастырь и не освободили его. Она все время хихикала, а когда картина окончилась, она сказала, что ничего более глупого никогда в жизни не смотрела…

Товарищ Максимов остановился и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Но ты же говорил на том собрании, что она всегда старательно выполняла все поручения?

— Так оно и было. Она делала все, но не так, как мы, — играючи, — он поискал слово, —