он видел правым глазом, словно закрыла черная грозовая туча. Сперва в этой «туче» еще возникали какие-то яркие вспышки, но затем наступила полная темнота. Да и левый глаз тоже видел окружающие предметы как-то странно: они все неведомым образом смешались, превратившись в некую загадочную мозаику.

Огромный корабль взревел. Прозвучало грозное предупреждение: «Все на борт!» Кто-то громко закричал. Пестрая шумливая толпа засуетилась, люди стали открывать шампанское и махать на прощанье провожающим, стоявшим внизу, на пристани.

А Эскофье показалось, что над головой у него пролетела большая стая совершенно белых птиц. Голуби? Он прищурился, пытаясь разглядеть их получше, но у него ничего не получалось. Он быстро терял зрение.

— Je suis aveugle,[137] — сказал он человеку из компании «Кьюнард» и указал на свои глаза.

— Голубые, — сказал тот, тыча пальцем в свои глаза.

А белые птицы снова совершили круг у Эскофье над головой, на этот раз ниже, и он удивился: неужели больше никто их не видит? Птицы пролетели так близко, что, протяни он руку, он наверняка мог бы их коснуться.

Все вокруг продолжали шуметь, пить шампанское, целоваться, смеяться, хотя те птицы летали уже совсем низко, стремительно проносясь прямо сквозь толпу, ловко огибая людей. Они то отлетали от толпы подальше, то снова в нее врезались, и от этого зрелища сердце Эскофье вдруг сильно забилось. Солнце погружалось в море, небо было покрыто красными полосами. Человек из компании «Кьюнард» взял с подноса у проходившего мимо официанта два бокала, один подал Эскофье, а второй высоко поднял и провозгласил:

— У меня есть тост! — И что-то там такое сказал насчет мира.

«Как странно, — думал Эскофье. — Ведь сейчас 1926 год. Наши страны давно заключили перемирие, не так ли?»

— Нельзя ли где-нибудь присесть? — спросил он у человека из компании «Кьюнард». Тот не понял вопроса и, явно смущенный этим, наклонил голову набок.

Эскофье указал ему на ряд палубных кресел; почти все они были заняты, и это, похоже, еще больше смутило молодого человека.

«И почему это американцы не говорят по-французски?» — подумал Эскофье и с помощью жестов изобразил, что садится в воображаемое кресло.

— Мне необходимо присесть, — повторил он, чувствуя, как зрение все сильней слабеет, а видимое пространство перед ним все больше сужается и вскоре будет не больше булавочной головки.

Человек из компании «Кьюнард» кивнул, словно наконец что-то поняв, схватил Эскофье за руку и потащил его куда-то мимо кресел, вниз, под палубу.

Сопротивляться явно не имело смысла. «Ладно, — решил старый шеф, — завершим эту прогулку, а потом я отдохну у себя в каюте».

Следуя указателям на стенах, они вышли к бассейну — особой гордости этого роскошного лайнера. Человек из компании «Кьюнард» все повторял «знаменитый, знаменитый» — это слово, «famous», Эскофье знал и, увидев перед собой бассейн, понял наконец, почему его спутник талдычит одно и то же.

Бассейн занимал пространство между двумя палубами, так что был достаточно глубоким. Он был выполнен в итальянском стиле, а рядом размещались турецкие бани с двумя парилками. Пол там был паркетный, стены выложены мелкой керамической плиткой. Эскофье сразу узнал эти бани. В последний раз, когда он в них побывал, там было полно немцев, а в углу сидел и улыбался страшно довольный кайзер.

И не только эти бани, но и весь корабль были тогда знамениты. Очень знамениты…

— Это же «Император»! — воскликнул Эскофье.

Человек из компании «Кьюнард», услышав название бывшего кайзеровского корабля, почти двойника «Титаника», заулыбался: похоже, он был страшно доволен тем, что его наконец-то поняли. И, с энтузиазмом кивая, громко, словно Эскофье был глухим, и нарочито медленно стал объяснять:

— Только теперь эта старая посудина называется «Беренгария». Это военный трофей! — Он уже почти орал, даже люди оборачивались.

А на Эскофье обрушилась полная слепота.

Но врача состояние Эскофье вроде бы не слишком встревожило.

— Вы чересчур много работаете. У вас самая обыкновенная мигрень, хотя вполне мог и удар случиться, — сказал он и велел старику оставаться в постели. — Полежите хотя бы до завтра. Казино и прочие развлечения никуда не денутся. А завтра утром Бертран зайдет вас проведать. У него весь день расписан.

Эскофье слабо улыбнулся.

Человек из компании «Кьюнард», побледнев от беспокойства, все суетился возле него.

— Вы не могли бы отослать этого молодого человека прочь? — попросил врача Эскофье. — Разумеется, выразив ему мою величайшую благодарность?

— Американцы! — засмеялся врач. — Такой молодой и искренний народ! — Он обнял за плечи смущенного молодого сотрудника «Кьюнарда» и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул и моментально куда- то убежал.

— Надеюсь, вы успели проголодаться? — сказал врач. — Я послал его за едой. Подозреваю, что вы целый день ничего не ели.

И это действительно было так.

— Море в это время года должно быть очень спокойным, хотя небольшое волнение всегда может возникнуть. Так что постарайтесь обязательно поесть, — посоветовал врач. — Хотя бы для начала бульону выпейте. «Кьюнард» позаботится о том, чтобы вас кормили по крайней мере шесть раз в день. Им это доставит удовольствие. У них тут очень хорошая кухня.

— Это я ее создал.

— Верно, я и забыл. — Врач пожал Эскофье руку. — Обед принесут примерно через час. У нас тут готовят тартинки со снежным яблоком, уж их-то ни в коем случае пропустить нельзя.

— Снежные яблоки? Но это такая редкость!

— Вот их вам и принесут. А пока поспите немного.

Врач выключил свет и тихонько прикрыл за собой дверь каюты. Судно уже вышло в море. У Эскофье была роскошная отдельная каюта с большими окнами; за окнами играл на волнах неверный лунный свет.

Эскофье закрыл глаза и попытался вспомнить вкус снежных яблок. Когда он был ребенком, у них дома, за отцовской кузней, росла старая кривая яблоня, которая приносила как раз такие яблоки. Его мать всегда очень старательно их собирала, но яблок было маловато, даже на один пирог не хватало. Они были, пожалуй, немного терпковаты, но очень сладкие, почти как сорт «макинтош», а их мякоть была просто белоснежной и невероятно сочной — в общем, никакие другие яблоки не шли с ними ни в какое сравнение.

И, мечтая об этих яблоках, о том, как он вгрызается в их нежную мякоть, Эскофье уснул.

Он проспал, наверное, несколько часов, когда его разбудил стук в дверь. И в один миг тот сон исчез, сменившись совершенно иным видением. Эскофье вдруг снова оказался у входа в обеденный зал лайнера «Император» и снова в 1913 году. Мир тогда находился на грани войны, хотя кайзер Вильгельм клялся всем газетчикам на свете: «Я заинтересован исключительно в мирном сосуществовании».

Эскофье верил ему. Да и как было не поверить. Стоило ему увидеть этого человека, как он вспоминал «дорогого Берти», который когда-то все пытался покупать женщин для своего странноватого кузена Вильгельма, застенчивого юноши с изуродованной рукой. С тех пор Вильгельм, может, и стал императором