российского рынка в рынок современного капитализма требовала новой цивилизации, новой общественной организации, а следовательно, и радикальных изменений в ядре нашей культуры» [212].

Строго говоря, кроме узкого слоя экспертов с признанным, хотя бы неформально, статусом, для общества в целом вся интеллигенция играет роль коллективного эксперта. Интеллигенция через «молекулярный» процесс воздействия на окружающих служит главным глашатаем и пропагандистом суждений экспертов с признанным в среде интеллигенции статусом. Бердяев писал, что интеллигенция «была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической, группировкой, образовавшейся из разных социальных классов».

Сразу с появлением идеи «звездных войн» (СОИ) американскими учеными были сделаны расчеты, показывающие несостоятельность самой концепции: те ядерные взрывы в ближнем космосе, которые предполагались этой концепцией, должны были вызвать электромагнитную волну (шок), которая стерла бы память ЭВМ на земле, парализовав всю современную техносферу США (которые, кстати, пострадали бы при этом гораздо сильнее, чем их противники). Но эти расчеты стали известны публике лишь в конце 80-х годов, с изменением политики США в области СОИ. То есть, не научное знание по частным вопросам определяет политику, а наоборот, знание начинает (или перестает) воздействовать на общество в зависимости от политики.

В социологии таким столкновениям посвящена значительная литература (см. [168,126,154]).

Внутренняя конституция науки обладает потенциалом сопротивления технократическим тенденциям, но баланс сил определяется состоянием общества в целом. Барнес проводит такую аналогию: как в XVI– XVIII вв. в общественной жизни доминировала религия, но не священничество (в котором тоже всегда имелись диссиденты), так и в XX в. доминирует наука, но не ученые. Поэтому задача всех, кто отвергает перспективу жить в технократическом обществе, заключается в создании множественной системы связей между наукой и обществом, чтобы «научные епископы» не могли блокировать сообщение мнений, несогласных с официальными экспертами.

При подготовке в 1991 г. законов о приватизации промышленных предприятий в СССР и РСФСР специалисты дали прогноз катастрофических последствий такого шага, который сбылся с удивительной точностью. Этот доклад, подготовка которого была поручена коллективу из АН СССР лично премьер- министром СССР, не был ни заслушан, ни прочитан, ни тем более опубликован.

Исследователь мифологии О. М. Фрейденберг отметила в своих лекциях в Ленинградском университете (1939/1940 г.): «Нет такой ранней поры, когда человечество питалось бы обрывками или отдельными кусками представлений… Как в области материальной, так и в общественной и духовной первобытный человек с самого начала системен» [285, с. 265]. Эту же мысль подчеркнул В. В. Иванов (1986 г.): «Все, что мы знаем о тщательности классификации животных, растений, минералов, небесных светил у древнего и первобытного человека, согласуется с представлением о том, что идея внесения организованности („космоса“) в казалось бы неупорядоченный материал природы („хаос“) возникает чрезвычайно рано» [там же, с. 266]. Такие же взгляды выразил А. Леруа-Гуран, сказав: «Мышление африканца или древнего галла совершенно эквивалентно с моим мышлением». Ценные сведения дали и проведенные в 60-70-е годы XX века полевые исследования в племенах Западной Африки. За многие годы изучения этнологом М. Гриолем племени догонов старейшины и жрецы изложили ему принятые у них представления о мире. Это была настолько сложная и изощренная система, что при ее публикации возникли даже подозрения в мистификации.

Так, апеллируя к левым, критик науки Ж.-П. Сарт говорил, что «наука всегда буржуазна». В послереволюционной России некоторое время развивалась концепция «пролетарской науки» (А.А.Богданов). В 1960-1970-х гг. эти идеи дебатировались в странах «третьего мира».

А. П. Огурцов писал «Отнюдь не случайно то, что возникновение правового общества в Европе совпало с утверждением конкуренции как механизма рыночной экономики и с рождением науки. Нетрудно заметить явную корреляцию между победой конкуренции, утверждением нормативно-правовой регуляции общественной жизни и формированием нового типа научного дискурса, ориентирующегося на выявление закона и отождествляемого с научным открытием. Все это — моменты единого целого: нового типа цивилизации, складывающегося в европейских странах в XVII–XVIII вв.» [195].

Пригожин пишет: «Не подлежит сомнению, что теологические аргументы (в различное для разных стран время) сделали умозрительные построения более социально приемлемыми и заслуживающими доверия. Ссылки на религиозные аргументы часто встречались в английских научных трудах даже в XIX в. Интересно, что для наблюдающегося ныне оживления интереса к мистицизму характерно прямо