Фицджеральд и Луи Джордан пели дуэтом. В воздухе стоял запах стряпни. Обе кабинки оказались занятыми, так что им пришлось сесть к стойке. Дэйв пил кофе, ожидая, пока ему принесут порцию овсянки. Джилл к кофе заказала оладьи. Его сигарета дымилась в пепельнице. Она не курила.

Закусочная находилась на Бродвее, чуть ниже Юнион-сквер. Покинув дом Лублина, они пешком прошли по Ньюкерк-авеню до Пятнадцатой улицы, где спустились в подземку. Купили жетоны, миновали турникет, подождали манхэттенского поезда. Ждать пришлось долго. Поезд состоял из нескольких вагонов, в такой ранний час по-другому и быть не могло. В каждом сидели один-два пассажира. Доехали они до Четырнадцатой улицы, поднялись наверх, увидели закусочную и направились к ней. Часы показывали семь.

Они провели в закусочной уже двадцать минут, когда мужчина, что сидел у стойки рядом с Джилл, сложил «Таймс» и направился к выходу. Дэйв наклонился к жене.

— Я его убил.

Она молча смотрела в чашку.

— Я убил человека.

— Ты не убивал. Защищался. Вы дрались и…

Он покачал головой.

— Если человек умирает в ходе или после совершения преступления, преступник виновен в убийстве первой степени.

— Мы совершили преступление?

— И не одно. Прежде всего, незаконное проникновение в чужое жилище, потом нападение с использованием оружия. И Карл умер. Это означает, что я виновен в убийстве первой степени, а ты — моя сообщница.

— И что…

— Нас ждет? Ничего, — он помолчал. — По крайней мере, со стороны закона. Им не скажут. Во всяком случае, официально. Как я понимаю, ситуация стандартная. Лублин избавится от тела.

— Бросит в реку?

— Не знаю, как у них принято. Я где-то читал, что раньше трупы укладывали в основание дорог. Ты понимаешь, у них есть приятель, занимающийся дорожным строительством. На месте будущей дороги ночью роют яму, бросают туда тело, наутро заливают бетоном, и с концами. Говорят, что под некоторыми шоссе в Нью-Джерси покоится не меньше двадцати человек. Автомобили катятся по трупам, а водители об этом даже не подозревают.

— Господи, — выдохнула она.

Ему принесли овсянку, желеобразную массу на дне миски. Он добавив сахара, молока, положил ложку в рот, отодвинул миску.

— Что-то не так? — спросил мужчина за стойкой.

Дэйв покачал головой, заверил его, что все в порядке, просто он не так голоден, как ему казалось. И попросил налить вторую чашку кофе. Кофе в закусочной был на удивление хорош.

— Ты понимаешь, у нас могут быть неприятности.

— Лублин?

— Да. К его угрозам надо отнестись серьезно. Мы его крепко помяли. Он к такому обращению не привык. И постарается расплатиться той же монетой. Более того, я вырвал из него фамилию Уошбурна, и теперь мы знаем, кто и почему заказал убийство Корелли. Он изо всех сил старался не называть нам его фамилию. Не хочет, чтобы Уошбурн узнал о том, что он его выдал. Если же мы все-таки выйдем на Уошбурна, Лублин понимает, что тот обязательно выяснит, кто направил нас к нему. Поэтому он постарается добраться до нас первым. Чтобы убить.

— Сможет он нас найти?

— Возможно, — он задумался. — Он знает мое имя. Ты при нем назвала меня Дэйвом.

— Вырвалось случайно. Он все еще думает, что меня зовут Рита?

— Не знаю. Возможно.

— Я не хочу умирать, — произнесла она эти слова спокойно, рассудительно, словно много думала над этим и решила, что смерти следует избегать как можно дольше. — Я не хочу, чтобы он нас убил.

— Этому не бывать.

— Он знает твое имя, но не мое. Он может нас описать. Но приметы не сойдутся, не так ли? Как ты думаешь, не пора ли мне стать блондинкой?

— Идея недурна.

— Расплатись. Встретимся на улице, за углом.

Дэйв допил кофе, заплатил по чеку. Она поднялась, скрылась в туалете. Он оставил чаевые и вышел на улицу. Небо очистилось, ярко светило солнце. Он закурил. От дыма запершило в горле. Слишком много курю, подумал он. Да и поспать не мешало бы. Он вновь затянулся, зашагал к углу Тринадцатой улицы. Окурок бросил в канаву.

Когда подошла Джилл, его глаза чуть не вылезли из орбит: столь разительно она изменилась. Перед ним стояла прежняя Джилл, блондинка, с падающими на плечи волосами, ненакрашенная, лишь со светлой помадой на губах. Лицо стало нежным, более женственным, от вульгарности дешевой шлюхи, роль которой она так удачно сыграла, не осталось и следа.

— Я, конечно, сделала не все, что могла. Не хотела мочить волосы, поэтому налет краски все-таки остался. Разберусь с этим в номере, а пока пойдет и так. Как я выгляжу?

— Восхитительно.

— Так интересно играть роль другого человека. Мне нравилось быть Ритой. Наверное, во мне умерла актриса.

— Или проститутка.

— Почему нет?

— Джилл, извини.

— Ерунда это все.

— Я пошутил. Не хотел…

— Ничего страшного. Мы должны подшучивать друг над другом.

— Это бестактно, напо…

— Не будем об этом. Давай лучше решим, что нам делать дальше. Есть у тебя какие-нибудь предложения?

— Пока нет.

— Так куда мы пойдем?

— Можем вернуться в отель. Ты, должно быть, валишься с ног.

— Да нет.

— Ты же совсем не спала. Да и в прошлую ночь поспать тебе не удалось. Разве ты не устала?

— Очень устала, но сна ни в одном глазу. Боюсь, уснуть мне не удастся. A ты устал?

— Нет.

— Ты хочешь вернуться в отель?

— Нет, — он опять закурил. Она взяла у него сигарету, затянулась.

Оставь ее себе, — он достал другую. — Я думаю, мы должны побольше узнать о Уошбурне. Если он — важная шишка, о нем наверняка писали газеты. Мы можем провести час-другой в библиотеке. «Нью-Йорк Таймс» хранится на микропленке и у них есть индекс[4]. Я думаю, стоит потратить на это время.

— Хорошо. Ты знаешь, как добраться до библиотеки?

В библиотеке он бывал, когда готовился к экзаменам, и помнил, где она находится. Поймать такси шансов не было: начался «час пик». По Тринадцатой улице они пошли к автобусной остановке.

— Раз Карл умер, — прервал он затянувшуюся паузу, — значит нас ему нас не опознать. Наши приметы известны только Лублину.

— Ты расстроился, не так ли?

Он посмотрел на жену.

— Из-за Карла, — добавила она.